Чтиво - Джесси Келлерман

Наступало Рождество, улицы были полны следов посады.[24]С пакетами провизии Пфефферкорн зашел на почту, исполнявшую также функции канализационного коллектора, санэпидстанции и конторы «Вестерн Юнион». Единственный служитель менял табличку на двери в зависимости от того, кто и зачем пришел. Завидев Пфефферкорна, он сменил ALCANTARILLADOS[25]на CORREOS[26]и порылся в груде бандеролей, раскачав хромой стол, отчего пластмассовые фигурки зверей и волхвов, собранные в рождественскую картину, исполнили групповой танец.

— Вчера доставили… У вас голова не болит?.. Распишитесь… спасибо.

К приходу бандероли Пфефферкорн уже забывал содержание заказа, но тем слаще было вскрыть коричневый пакет и от самого себя получить сюрприз. Оттягивая удовольствие, он прошелся по avenida.[27]Посидел на zocalo,[28]где старики кормили птиц. У женщины в полосатом пончо, расцветкой напоминавшем телевизионную таблицу, купил сезонное лакомство — оладьи, пропитанные пальмовым сиропом. Отведал. Будто мул лягнул в живот. С бандеролью под мышкой Пфефферкорн зашагал к дому пастора.

Три с лишним года назад «Тъедж» бросил якорь в порту Гаваны. Команда рванула по кабакам, а Яромир усадил Пфефферкорна в такси и отвез в ближайшую больницу. Тот назвался вымышленным именем и был помещен в отделение для туристов, где ему сделали рентген, после чего сломали неправильно сросшуюся кость и наложили гипс. Яромир провел с ним четыре дня. Прощаясь, Пфефферкорн хотел с ним расплатиться, но гигант рыкнул и отмахнулся. Все в порядке, сумел объяснить он. Обратным рейсом везет табак и сахар, но пару сотен фунтов незадекларированного груза толкнет в Тунисе на черном рынке. А Пфефферкорну деньги еще пригодятся.

Из больницы его выписали на костылях, снабдив флакончиком болеутоляющего и предписанием явиться через пять недель. Пфефферкорн затаился в дешевом отеле, где по телевизору смотрел бейсбол. Еще венесуэльские сериалы. Еще дублированную версию передачи «Дрянь стишки!». Для практики он разговаривал с телевизором, поскольку испанским не пользовался со школы, когда на уроках вместе с Биллом составлял диалоги.

После того как сняли гипс, Пфефферкорн еще месяц восстанавливал силы. Совершал долгие медленные прогулки. Возобновил приседания и отжимания. На Плаза де ла Катедраль ел croquetas и слушал уличных музыкантов. Вечерами вздрагивал от пушечного залпа в крепости Сан Карлос де ла Кабанья. И много думал.

На такси он добрался до укромного пляжа в получасе езды от города. Заплатил водителю, чтоб подождал. Прошел вдоль берега. Поклажа оттягивала карманы. Был отлив. Присев на корточки, в песке вырыл ямку. Бросил в нее мыло-контейнер в полимерной оболочке, покрытой дубнием. Трижды прыснул растворителем, замаскированным под фирменный одеколон. Мыло вспузырилось и растаяло. С деревянным ящиком растворитель справился гораздо быстрее. Пфефферкорн прыснул еще раз — полимерное покрытие зашипело. Он нажимал гашетку, пока в ямке не осталось ничего, кроме вороха пены. Никакого подобия флешки. Значит, в сделке с Жулком он и впрямь был живцом. Значит, Пол лгал — по крайней мере, насчет задания — и Карлотта права. Он никогда не сможет вернуться домой.

Таксист отвез его на Малекон. На эспланаде из-под козырька ладони Пфефферкорн смотрел на север, где был Ки-Уэст. С такой дали ничего не разглядишь, но чудилось, будто остров виден.

Он постоянно переезжал.

Винтовым самолетом добрался в Канкун. Переночевал в мотеле и первым автобусом выехал из города. В случайном поселке вышел и дальше двинулся пешком. Переночевал в мотеле и снова сел в автобус. То же самое на другой день, и на следующий. Больше суток нигде не задерживался. Ел, когда чувствовал голод, спал, когда уставал. Отпустил бороду. Густую, только на верхней губе имелась проплешина.

Однажды вечером в каком-то безымянном поселке он шел с автостанции и, уловив шум потасовки, решил глянуть, в чем дело. В загаженном проулке двое бандитов грабили старуху, угрожая ей ножом. Пфефферкорн принял стойку. Нога его зажила, но еще чуть ограничивала подвижность. Однако он стал жилистым и небывало крепким. Сплошные мышцы и кости.

Старуха рыдала, цепляясь за свою сумку.

Пфефферкорн свистнул.

Бандиты переглянулись и осклабились. Один что-то бросил напарнику и двинулся на Пфефферкорна, поигрывая ножом, сверкавшим в лунном свете.

Он рухнул на колени, хватая ртом воздух.

Другой убежал.

Пфефферкорн поднял старуху на руки и три квартала нес до ее дома. Бабка все плакала, теперь уже благодарно. Благословила его и расцеловала в щеки.

— De nada[29], — сказал Пфефферкорн.

Утром он уехал.

Всюду были одни и те же рынки, площади, соборы. На улицах одни и те же фрески Идальго, Сапаты и Панчо Вилья.[30]В сельской глубинке было невозможно достать иностранные газеты, и потому о развитии событий в Злабской долине Пфефферкорн узнал, лишь добравшись до интернет-кафе в Мехико.

Каждая сторона излагала свое видение ситуации, а уж читатель выбирал, кому верить. Согласно официальному телеграфному агентству Западной Злабии, торжества, посвященные тысяча пятисотлетию «Василия Набочки», имели грандиозный успех. Каждый гражданин получил экземпляр завершенной поэмы. Всплеск патриотизма породил зависть капиталистических агрессоров Восточной Злабии, совершивших вторжение в страну. По сообщению восточнозлабского «Пьелихьюина», спорный финал поэмы вызвал бурю негодования западных злабов, и без того клокотавших недовольством. Волнения набрали силу и переросли в беспощадный бунт. Смута перехлестнула через Гьёзный бульвар, вынудив Верховного Президента Климента Титыча перейти границу, дабы восстановить порядок. Си-эн-эн сообщала о тотальном хаосе. Все убивали всех. Опасаясь шальных снарядов и потока беженцев, соседние государства молили о вмешательстве мировых держав. Белый дом просил Конгресс санкционировать ввод войск. Предполагалось создать международные миротворческие силы, но девяносто процентов солдат, как и все стратегическое командование, оказались американцами. В двадцать четыре часа регион блокировали. Президент Соединенных Штатов выступил с заявлением, обещав вывести войска, как только ситуация нормализуется. Он не стал называть конкретные сроки, окрестив их «поводом к недовольству», и обошел молчанием судьбу газового месторождения.