Живые. Эра драконов. Книга 2. Древние города - Варвара Еналь

Потому что язык Мэй не поворачивался произнести страшные, жуткие, чудовищные слова: «Ты бы умер».

Люк бы умер, это называется именно так. Он был бы мертвым, обгоревшим, потерянным навсегда. И Мэй никогда в жизни больше не разговаривала бы с ним, не смотрела ему в лицо, не дотрагивалась до ладони, ощущая тепло родного человека.

Ведь Люк стал родным. Дорогим, важным, любимым.

– Да. Меня спас Облак. И мне не нравится, что Мара его выключила. Мы никогда не выключаем своих драконов. Они – часть нас самих. Часть нашей семьи, ты же понимаешь, Мэй?

Мэй понимала.

– У меня теперь нет Енси. И я хочу вывести нового дракончика из яйца. Я хочу сделать это как можно скорее. Может, завтра, если получится. Или послезавтра.

Люк говорил шепотом, прижавшись плечом к плечу Мэй:

– Обычно мы так не делаем. Обычно мы опускаем платы в Храме Живого металла только один раз в год. Такова заповедь, которую оставил нам Ким-Киган. Но сейчас все изменилось, и нам очень нужна машина.

– Но ведь Енси быстро не вырастет… – засомневалась Мэй.

– Не вырастет. Но он, по крайней мере, уже будет существовать. Он уже будет у меня. И у тебя тоже. Нам нужен свой дракон, Мэй-Си.

Полное имя он произнес с нежностью, после осторожно подул на пряди волос около уха Мэй и провел пальцем по изгибу ее шеи. Наклонился, поцеловал край ее уха и еле слышно выдохнул:

– Я люблю тебя. Мы должны друг друга беречь, чтобы быть всегда вместе.

– Я бы не жила без тебя, Люк. – Горячий шепот нагревал воздух и зажигал пожар в сердце.

– Я бы тоже не жил. Завтра выключим сервер и поищем спокойные места. Правильно? Спокойные места для жизни. Для нас всех.

– На острове, Люк.

– Может быть, на острове. Наши драконы, наши дети, наша мать, наш отец и наш остров. Это будет хорошо.

– Это будет хорошо, – еле заметно улыбнулась Мэй.

Люк тоже улыбнулся, и Мэй уловила в темноте эту его мягкую, короткую улыбку.

Вздохнула, вложила пальцы в его ладонь. Тепло Люка согревало и успокаивало.

– Почему ты говоришь шепотом? – спросила она, когда Люк улегся на кресло и завозился, удобно устраиваясь.

– Я не доверяю Маре.

– Почему?

– Не доверяю. Она не верит в Настоящую Мать. Ни разу не вспоминала про нее, ни разу не помолилась.

– Ну и что? Отец мой тоже не верит. Но ты принял и его, и меня…

– Твой отец верит. Он уважает наши молитвы, и я сам видел, как он однажды произнес молитву перед едой. И ты тоже веришь. А Мара холодна и рациональна…

– Она просто старая и успела все забыть.

– Я понимаю. Но в жизни все можно забыть, кроме веры. И кроме семьи. Ты слышала, чтобы Мара хоть что-то говорила о своей семье? Где ее дети? Где ее муж? Братья? Сестры? Мать, в конце концов. Она вспомнила только про отца, который ее оставил. Но кто был отцом Мары?

– Она же сама сказала, что отец забрал ее у матери. Наверное, забрал, когда она была маленькой. А ее сестры умерли, она говорила об этом… – пробормотала Мэй, укладываясь рядом с Люком.

– Может быть… – сонно пробормотал Люк. – Но я ей все равно не доверяю.

2

Люк не доверял Маре, и Мэй понимала почему. Мара выключила дракончика и этим восстановила против себя Всадника. А может, у Люка имелись какие-то внутренние предчувствия, и он улавливал смутную угрозу, витавшую в воздухе.

Про себя Мэй могла сказать то же самое. Она боялась роботов, боялась неизвестности, боялась очередного нападения. Потому уснула не сразу, и сон ее был страшным.

Ей снилась черная и сухая земля, покрытая ямами, воронками и рытвинами, точно шрамами. Снилось высокое холодное небо, полное темно-розовых красок. И в этом небе не виднелся Буймиш и не сияло Светило. Его пустота казалась безграничной и совершенной, просто абсолютно необитаемой.

Ни одной птицы, ни одного ящера, ни одного робота-дракона.

Стоял лютый холод. Мэй не ощущала его, но глубоко внутри понимала, что здесь очень холодно. Истерзанная, лишенная жизни земля не могла уже согреть своих детей и не могла родить ни одно растение. Смерть царила на изрытой ямами пустоши. Смерть глухая, немая и неподвижная. Смерть, лишенная чувств, ощущений и переживаний.

Холодное великое ничто.

Это нельзя было исправить, как нельзя было вернуть к жизни умерших людей. Безвозвратная гибель. Неизменная. Окончательная.

Мэй не думала таких мыслей – она просто это понимала. Просто ощущала внутри себя, и это ощущение не нуждалось в том, чтобы его облекали в звучание.

И вдруг в этой мертвой, бесконечной неподвижности Мэй заметила тоненькую фигурку. Словно призрачное марево, словно неясный сон фигурка двигалась по черным осыпающимся холмам. Она шагала с обреченной настойчивостью, не останавливалась и не задерживалась.

И вот Мэй уже могла рассмотреть черты лица шагающего человека. Длинные волосы, заплетенные во множество косичек. Длинные цепочки сережек, браслеты на запястьях. Это Агинья пробиралась по мертвой земле! Та самая Агинья, которая погибла пару дней назад во время ночного налета Городских!

Что она здесь делает? Куда пробирается?

Мэй видит, как безнадежны попытки Агиньи пробраться по осыпающимся склонам, видит, как падает и вновь поднимается девушка. Видит, как безжизненно свисают ее руки, как бледнеет от холода лицо.

Мэй хочет крикнуть, чтобы Агинья возвращалась, но не может. Потому что на самом деле Мэй не там, не в мертвых землях. На самом деле Мэй ничего не может сделать, не может помочь и что-либо изменить.

Всё мертво. И все мертвы…

И Мэй тоже мертва. Просто она видит сон во время своей смерти…

3

Даже проснувшись, никак не удавалось скинуть с себя остатки жуткого сна. Все еще стояла перед глазами мертвая земля, виделось ярко-розовое небо, мерещилась одинокая беспомощная фигурка. И даже ощущался мертвенный холод, пробирающий до костей.

Оказалось, что это Люк натянул на себя весь плед, и потому Мэй замерзла. На Пятой базе ночью было не слишком-то тепло.

Вспомнился терпкий горячий напиток, который готовила Мара и называла его саам. Он был черный, ароматный и вкусный. После него оставался приятный привкус и становилось тепло и уютно. Надо пойти и поискать, вдруг этот напиток еще остался?

Мэй двигалась осторожно и медленно, чтобы не скрипели кресла, не шуршал плед, не шелестела одежда. Ее надежные, хоть слегка и потрепанные льёсы не издавали ни звука, скрадывали шаги. Почему-то Мэй чувствовала необходимость двигаться тихо и никого не беспокоить.

Пусть все спокойно отдыхают. Она и сама сможет разобраться, как приготовить саам.