Подручный смерти - Гордон Хафтон

Вероятно, адского пса два дня не кормили, потому что, увидев Шкоду, он голодно рычит. Может, Шкода брызгает на него водой, чем еще сильнее разъяряет пса. Возможно, он даже стащил из общего гардероба что-то из одежды Гадеса и втер в эту вещь немного меда. И теперь он протягивает ее псу, наблюдая, как тот принюхивается, громко рычит и разрывает ее в клочья. Как бы там ни было, Шкода открывает железные ворота и выманивает Цербера на улицу. Видя, как три собачьи головы поворачиваются к нему и ждут приказаний, он усмехается.

– Иди и найди его, песик, – произносит он.

Все вполне правдоподобно. Ведь кто бы стал подозревать Шкоду? А если бы и стал и даже просчитал бы события, которые я прокрутил в своем уме, Шкода легко заявил бы, что это несчастный случай. Ведь Цербер – настоящий пес-убийца.

Я старался не представлять себе лицо Гадеса в тот момент, когда он заметил несущуюся к нему зверюгу и осознал, что весь пропитан ненавистным Церберу запахом. Я старался не ощущать тот ужас, который охватил его, когда он понял, что конец близок. Я старался не слышать его воплей, когда клыки адского пса впились ему в живот.

Но мне это не удавалось. Разум всегда делает то, что хочет.

Увлекшись этими мыслями, я на какой-то миг забыл о том, кто я и что я. Однако несколько прохожих, встреченных по пути на кладбище Св. Гила, не только истошно не заорали при виде меня, чего я так опасался в понедельник, но даже почти не заметили. Их безразличие дало мне почувствовать себя снова живым.

Я пересек главную улицу, свернул в узкую мощеную аллейку, идущую вдоль церкви, и зашел на кладбище. Я намеревался разыскать могилы родителей, хотя в глубине души надеялся, что не найду. Одна мысль о том, что они еще живы, приносила радость – но все-таки лучше знать наверняка. Я лишь помнил, что давным-давно они купили себе место на кладбище где-то на стыке южной и восточной стен.

Я шел по песчаной тропинке к железным воротам у дальнего края кладбища. Шел медленно, впитывая сочные оттенки зелени деревьев и кустов, запоминая каждый цветок, каждое надгробие – они торчали неровными, словно кривые зубы, рядами. Но я не мог заставить себя пойти прямо к тому участку. Вместо этого присел на влажную траву в нескольких ярдах от полянки, где мы со Смертью собирали четвергового клиента – бородача, изувеченного аттракционом. Прислушался к легкому ветерку, гулу проезжавших машин, далекому звону колоколов. К пению птиц.

И тут я увидел отца.

* * *

Он наваливается на весла узкой деревянной лодки и отчаливает от острова в сторону широкого озера чуть пониже плотины. Кожа на его руках грубая, она похожа на кожу африканских змей, которых я видел в книжке. Он хохочет.

– Говори, – просит он.

Он отпускает весла и начинает раскачивать лодку. Поначалу мягко, но, видя, что я не подхватываю его игру, подстраивается к ритму волн и начинает раскачивать сильнее.

– Говори, – повторяет он.

Я еще не умею плавать, но мне не страшно. Потому что я знаю – случись со мной что-нибудь, он меня непременно спасет. А он, в свою очередь, знает, что мне это нравится. Я смотрю, как вздуваются его мускулы, сперва на левой руке, когда он толкает влево, затем на правой. Весла трутся об уключины, ударяются о воду, швыряя искрящиеся брызги к берегу, на котором стоит мама и наблюдает за нами с нескрываемым беспокойством.

– Не надо! – кричу я.

– Тогда говори. – Он перестает раскачивать лодку и смотрит мне прямо в глаза. – Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

И я говорю то, что говорил всегда. И что было истинной правдой.

– Хочу стать таким, как ты.

* * *

Солнце стояло высоко над верхушками деревьев, и полуденный зной жег траву – даже ту, на которой я сидел. Всматриваясь в тень, которую отбрасывал конский каштан, я надеялся увидеть хоть какой-то знак – отсутствие надгробий или нетронутый участок земли. Но весь уголок был погружен в темень. Я с трудом различал даже собственную могилу, лежавшую в развилке двух шишковатых корней у самой стены.

Надо подойти ближе.

* * *

– Ну, не бойся. Подойди-ка сюда. Садись.

Я послушно примостился в ее ногах, присев на край кровати. Я только что прикатил на велосипеде домой, и комнату озарял лунный свет. Мама в халате сидела, облокотясь на белую подушку, и пила ромашковый чай. Рядом с ней, словно дельфин на мелководье, лежала раздувшаяся грелка. Я удивился, зачем она ей в такую теплую ночь.

– Хочу поговорить с тобой кое о чем.

– Мам…

– Это важно. – Она потянулась к моей руке и стала нежно поглаживать большой палеи. Смутившись от ее внимания, от прикосновений, я перевел взгляд на ясное ночное небо в окне. – Это касается тебя и Эми.

– Ничего не было, – соврал я. – Мы с ней просто друзья.

– Не волнуйся, – она кивнула. – Просто если вдруг что-то будет, ну, скажем, вдруг вы решите жить вместе… – я смущенно хихикнул -…просто убедись, что ты ее любишь так же сильно, как люблю тебя я.

Ее слова прозвучали мучительно интимно. Когда-то я боготворил переливы ее голоса, ее неповторимые интонации. Звук ее голоса был для меня таким же привычным и насущным, как дыхание или биение сердца… Но время тасует карты, и сейчас мне было просто невыносимо слышать то, что она говорит. Я стал слишком взрослым и самостоятельным. И мне хотелось, чтобы мои чувства оставались в тайне.

И я было повернулся уйти, но меня остановил ее пристальный взгляд. В нем светилась та несокрушимая любовь, которую я помнил с раннего детства. На дне темных глаз матери я увидел отраженные половинки луны – те, что через десять лет увижу в глазах Эми.

* * *

Стоя под ветвями раскидистого каштана, я увидел, что рядом с моей могилой уже нет холмика свежевырытой земли. Покрытое мхом надгробие стояло на прежнем месте, несмотря на то, что труп, о котором оно сообщало, в настоящий момент бродил среди живых. Неожиданно меня замутило – я словно потерялся. Нелегко стоять у края собственной могилы и вспоминать, каково было в ней.

Я заглянул за дерево и увидел могилу соседа. Его надгробная плита стояла под странным углом – вероятно, ее потревожил корень. По официальной версии, сосед умер своей смертью, но сам он утверждал, что в действительности его отравил его же врач. Скорее всего, бахвалился. Позади меня лежали еще два человека: один покончил с собой, другой погиб в автокатастрофе. Ничего выдающегося. По левую руку покоились три военные потери: пулевое ранение, сбитый самолет, взрыв бомбы. О трупах, лежащих за пределами моего непосредственного окружения, я ничего не знал.

Я опустился перед своим надгробием на колени и соскреб с него мох, но надпись уже так сгладилась, что ни имени моего, ни дат уже было не разобрать.

Будто стерли всю мою жизнь.

* * *

В тот год Рождество мы встречали на побережье – остановились в одном из приморских отелей. Мы с отцом ехали в лифте с девятого этажа в вестибюль, где нас ждала мама. Мне в тот момент было семь лет, я уже вырастал из детских фантазий и старался не верить безоговорочно всему, что рассказывал отец. Но лифт наш замер на полпути, и прежде чем я успел подумать, что случилось, отец начал паниковать.