Моя исповедь. Невероятная история рок-легенды из Judas Priest - Роб Хэлфорд

– Чего тебе?

– Кажется, у меня передоз, – сказал я ему.

– О боже! – Дэвид побежал ко мне в комнату и увидел пустую коробку из-под таблеток и бутылку «Джека». – Садись ко мне в машину, быстро! – сказал он, а сам побежал одеваться. – Сейчас же!

Он отвез меня в медицинский центр Джона К. Линкольна в Финиксе. Меня тут же повезли в реанимацию, откачали и дали какую-то черную жидкость, от которой я проблевался. Я не был напуган. Было ощущение, что это происходит не со мной – как в фильме.

Когда мне сказали, что жизни ничего не угрожает, доктор усадил меня, чтобы поговорить. Я все еще был пьян, но чувствовал себя собранным и в рассудке.

«Мы считаем, вам надо с кем-то поговорить, – сказал он. – Вам не следует этого делать. Вам надо поговорить и понять, что не так».

Я знал, что он прав. Я был благодарен ему за доброту и отзывчивость. Я себя чуть не угробил – разумеется, мне нужно было с кем-то поговорить. Но я был не готов. Не сейчас. Я поблагодарил доктора и сказал, что подумаю.

Дэвид отвез меня домой. Он боялся, что я снова с собой что-нибудь натворю – да я и сам боялся, – поэтому предложил на несколько дней остаться у меня. Он выбросил все таблетки в доме, но я все еще мог пить и пил – каждый вечер, пока не вырубался.

Гнев пожирал меня: моя сильная, неоконченная ярость, которую я накопил за двадцать пять с лишним лет жизни во лжи. Я всячески старался контролировать эту ярость, а теперь слишком устал. Я сдался. Она одолела меня. Овладела мной.

Конец настал через неделю. Это было 5 января 1986 года Я пил в своей комнате и вдруг стал плакать, выть и бить кулаком в стену, как убитый горем, потерявший рассудок зверь БАМ! БАМ! БАМ! БАМ! Бледные отпечатки кулаков смотрели на меня со стены. Костяшки были стерты до мяса и кровоточили.

БАМ!

БАМ!

БАМ!

Пожалуйста, Господи, останови это!

Когда Дэвид влетел ко мне в комнату, я лежал, свернувшись, и рыдал на полу. Он подбежал и встал, смотря на меня сверху.

– Роб, тебе надо лечиться, – сказал он, – иначе ты ласты склеишь!

Я пристально уставился на него.

– Тебе надо в реабилитационную клинику. Сейчас же!

Я кивнул.

– Да, – согласился я. – Да, я знаю. Поехали.

Дэвид отвез меня обратно в медицинский центр Джона К. Линкольна, и меня определили в отделение реабилитации. Медсестры отвезли меня в палату, где лечат от алкогольной зависимости, и поставили капельницу. Я лежал в кровати, оглядывался по сторонам и взвешивал все обстоятельства.

И вот я здесь. Теперь я официально признан алкоголиком и наркоманом. Нет сомнений, что я проведу в этой больнице довольно долгое время.

Что я чувствовал?

Прежде всего… облегчение. Чувствовал себя очень спокойно. Знал, что дошел до ручки и дальше падать уже было нельзя. Я находился в состоянии свободного падения, и следующим шагом была бы смерть. Я был там не по своему желанию. Это была необходимость.

Не хочу вдаваться во все эти подробности о терапии – знаю, как это скучно, – но попытка самоубийства была криком о помощи. Подсознательным криком. Жизнь моя уже давно вышла из-под контроля, и я цеплялся, пытаясь выжить и надеясь на лучшее.

Ну, лучшее еще не настало. Испытывая ярость и отчаяние, я наконец-то признал, что у меня проблема, и я бессилен ее решить, и мне нужна помощь. Это был чертовски важный момент.

Многие наркоманы, уходя в клинике в завязку, страдают от мощной ломки, поэтому мне и поставили капельницу, но никакой ломки не было. Было странно: все то время, что я был в клинике, я не жаждал ни наркотиков, ни бухла.

Просто я сам по себе такой. Даже в те моменты, когда бухал как черт (а это было всю жизнь, за исключением шести месяцев и по настоящий момент!), если нужно, мог на несколько дней тормознуть. И всегда врал себе, что никакой я на самом деле не алкоголик. Но теперь же я понял, что это неправда.

В отделении реабилитации был очень приятный и спокойный распорядок дня. Тяжелее всего было просыпаться рано утром. Из-за бессонницы я всегда это ненавидел – даже сегодня. Но мы вставали рано и садились в круг для собраний АА (анонимных алкоголиков).

Моими соседями по палате были обычные люди: бизнесмены, водители автобуса, учителя. Многие женщины были домохозяйками. Некоторые из них знали, кто я. Большинство понятия не имели. Всем было плевать. Мы сидели все вместе, и впервые я публично произнес эти известные слова:

«Всем привет! Я – Роб, и я – алкоголик».

Я спокойно их произнес… Поскольку знал, что это правда. С тех самых пор, как я каждый вечер нажирался в «Гадком утенке».

Я дал Дэвиду номер, и он позвонил в студию Лос-Анджелеса сообщить ребятам, что я в клинике и временно вышел из строя. Парни из Priest были в шоке – как и я, они этого не ожидали. Вся группа тут же вылетела в Финикс повидать меня.

Я все еще лежал под капельницей, и они сели вокруг койки. Мы пытались общаться, как нормальные, но им было немного неловко, и они не знали, что и сказать, поэтому я им ответил: «Я здесь, потому что алкоголик».

– Какой ты алкоголик, Роб? Прекрати! – сказал Гленн.

– Нет, Гленн, я – алкоголик!

– Нет, дружище! Просто любишь выпить, как и все мы!

Гленн всячески старался сделать так, чтобы мне было лучше, но он ужасно ошибался. Я был алкоголиком. И теперь я это знал. Перед тем как уйти, они сказали лежать здесь, сколько мне нужно, и что я всегда могу на них рассчитывать. Я и так знал, но приятно было это слышать.

Ежедневная терапия была непростой. Наставник приносил в комнату бейсбольную биту, ставил какой-нибудь предмет на стул в центре круга и просил нас выбить из этой хрени все дерьмо. Идея была в том, что этот предмет олицетворял человека либо случай, который причинил тебе боль И, вымещая на нем весь свой гнев, ты очищался.

Женщины в нашей группе справлялись лучше мужчин. Я сидел в кругу и смотрел, как скромные девушки слетают с катушек, разрывая бедного плюшевого мишку в клочья, затем падают на пол, чувствуя, как проходят горе и тревога. «Ого! А мне лучше!» – говорили они. Мужчины были сдержаннее.

Я ни разу не брал бейсбольную биту. Ардит, моя наставница, милейшая женщина старше меня на несколько лет, говорила: «Ты подавляешь в себе это чувство, Роб!» И, возможно, она была права. Но я просто не хотел этого делать.

Реабилитация напоминала свой отдельный мир, но нам время от времени разрешали позвонить. Я позвонил родителям сказать, где нахожусь. Ардит с ними тоже разговаривала. Они вздохнули с облегчением. В голосе мамы слышалась радость. Полагаю, они долго наблюдали, как я лечу в пропасть.

Еще я позвонил Брэду. Было приятно услышать его голос, и даже еще лучше, когда он сказал, что рад, что я прохожу лечение, он скучает по мне и сам собирается лечь в клинику. Сердце мое радостно забилось. Наконец-то он одумался!