Лампа для джинна - Анастасия Евлахова

– Яшка, – пролепетала Вовка, сглатывая.

Ее замутило так, что аж голова закружилась. В спину дул теплый ветер, и она слышала, как поскрипывают веревки на ветвях в жутком саду.

Среди деревьев стояла такая плотная дымка, что казалось, только сунься, и влипнешь в серый кисель. Не дымка, а настоящий туман, запутавшийся в ветвях сахарной ватой.

Тени бродили меж стволов, цеплялись за сучья, роняли на ходу сгустки-хлопья собственной призрачной плоти, и в потускневшей зелени яблонь казалось, что у них есть лица. Человеческие лица – одно уродливее другого.

– Вов, что с тобой такое?

Илья потянул ее за руку.

Вовка отвернулась. Во рту появился стальной привкус, и она поняла, что прокусила себе губу.

– Пошли отсюда, – только и сказала она.

Ни у дома, ни в подъезде они никого не встретили. Лёля с Митей их не ждали.

В квартире царила плотная тишина, какая стоит в жилом доме только посреди рабочего дня: ни крика, ни стука, ни пылесоса.

Пока поднимались по лестнице, Вовка посчитала квартиры, в которых еще кто-то мог жить – только бы отвлечься от воспоминания о жутком яблоневом саде. Из шестнадцати набралось всего шесть дверей с незапыленными ковриками. Попадались заколоченные или, наоборот, распахнутые. В щелях виднелись куски обоев, словно исподнее торчало из-под верхней одежды, и от такого невольного вторжения в чью-то когда-то частную жизнь Вовке становилось страшновато и неловко. Интересно, сохранилось ли что-нибудь в этих квартирах или их давным-давно разграбили, оставив одни голые стены да громоздкие шкафы, которые вытаскивать незачем, да и сил не хватит?..

Закрыв за Ильей входную дверь, Вовка выдохнула. Полуживой подъезд ее пугал: и как здесь не сходят с ума, в этом городе, который наполовину вымер?

И это не говоря обо всей прочей чертовщине, думать о которой Вовка сейчас просто не желала.

Она рассмотрела еще раз свой новенький телефон, покопалась в настройках, пытаясь переставить часы, которые все никак не желали показывать правильное время, а потом задумалась. 16:46. А что, если это – код от запертой шкатулки из бабушкиного серванта? Глупость, конечно, но вдруг? Все в этом Краснокумске, как будто специально для Вовки, странное…

Она опустилась на колени перед журнальным столиком, приподняла шкатулку и принялась выставлять цифры.

Один уже есть. Теперь шесть. Ну же! Вот. Так, теперь четыре. Готово. Осталась шестерка. Но где же она?..

Вовка крутила последний барабанчик туда и обратно, но цифру шесть как будто забыли. После пяти шла семерка, а ноль повторялся дважды.

В комнату зашел Илья. Заглянул через плечо, поинтересовался:

– Тебе помочь?

– Да тут шестерки нет, – пробормотала Вовка. – Я подумала…

– Сейчас, погоди.

Илья вышел, стукнул дверью – то ли ванной, то ли туалета, – а потом вернулся, сжимая в руках молоток и отвертку.

– Ты где это нашел? – удивилась Вовка.

– В кладовке. Отличный там набор инструментов, кстати. Ну-ка.

Он присел рядом, опустил шкатулку на пол, вдел в ушко замка отвертку и саданул по ее ручке молотком. Тоненькая дужка отлетела.

– Прошу, – Илья вручил Вовке шкатулку. – Пользуйтесь, пожалуйста.

– Фу ты, – заулыбалась Вовка. – Надо было сразу замок сбить.

В шкатулке, ровно как она и думала, хранились документы: бумаги, какая-то книжечка в кожаной обложке, бирка на растрепанной бечевке и пара фотографий. Сначала она не узнала людей на снимках, а потом всмотрелась в фотографию как следует и выдохнула.

– Кого-то узнаешь? – спросил Илья, потянувшись к бумагам.

Вовка перехватила его руку.

– Поставишь чай? Там же чайник работает?

– Вроде да. Сейчас посмотрю. Чай там точно был, я видел какие-то пакетики. Уж они-то, наверное, не испортились?

Он, скорее всего, улыбался, но Вовка в его сторону даже не посмотрела. Подождала, пока его шаги затихнут в коридоре и не зашуршит, разогреваясь, чайник, и снова взглянула на фотографию.

Свое открытие она не хотела делить даже с Ильей.

На нечетком, причудливо окрашенном снимке улыбалась семья. Бородатый мужчина в отглаженной рубашке, женщина с копной тугих кудряшек – наверное, химическая завивка – и ребенок, мальчик лет четырех в синем комбинезончике с вышитым слоном. Мальчонка улыбался дыркой от переднего зуба, послушно смотрел прямо в объектив, а мужчина приобнимал женщину так нежно, что по одной фотографии было ясно, как сильно он ее любит.

Настоящая идиллия.

Сначала Вовка узнала цепочку с подвеской-Козерогом, потом – мамины глаза, а дальше и папу под бородой, которой он не носил никогда.

С фотографии на Вовку смотрели ее собственные родители. Совсем молодые, почти незнакомые, и все же – ее родители. А на коленях у папы сидела вовсе не Вовка, а чужой мальчишка.

И Вовка даже не знала, что хуже: то, что у нее в альбоме есть похожий семейный снимок из студии (мама с папой держат ее у себя на руках, у мамы – прямые волосы и морщинки в уголках глаз, а у папы – чисто выбритое лицо), или то, что правый глаз у мальчишки на фотографии закрыт бинтовой повязкой.

Вовка уже и не помнила, как выглядел тот самый одноглазый мальчик, которого она видела сначала в заброшенном особняке, потом в скверике у дома и в третий раз – на заправке. Запомнилась только повязка – уж она-то была одна и та же, в этом Вовка не сомневалась. Тот же квадратный кусочек слоеного бинта, тот же грязноватый лейкопластырь по диагонали. И на снимке пластырь был точно такой же, серенький, чуть отошедший с уголка, как будто мальчонка до сих пор носил его же.

Только вот родители на фотографии были куда моложе, чем теперь. У мамы ни морщинки и эти безумные, модные когда-то кудри, а у папы – борода, как у какого-нибудь норвежского шкипера, только трубки и тельняшки не хватает. Нет, такими Вовка своих родителей никогда не видела. А может, это все-таки не они?

Вовка поднесла снимок поближе, силясь рассмотреть каждую детальку, каждую пуговичку, каждый волосок, но как ни старалась, увидеть чужие черты уже не смогла.

Нет, это они. Точно они.

Только мальчишка-то откуда и зачем он вместе с ними на фотографии? Кто он и почему все выглядит так, будто он… их сын?

А если все так и этот пацан без глаза – ее брат, то почему она с ним незнакома? Почему она ничего о нем не слышала, не видела никогда его фотографий, да и вообще всегда считала, что она у родителей – единственная?..

Вовка не без труда отложила снимок. Его вообще не хотелось выпускать из рук: все казалось, будто люди на нем исчезнут или поменяются, как знакомый длинноногий Федя – на капризного, нездорового коротышку Митю. Но как ни косилась Вовка на фотографию, картинка не менялась. Родители так и сидели, улыбаясь в камеру, а мальчонка у папы на коленях все таращился своим единственным глазом и таращился.