Петр Лещенко. Все, что было. Последнее танго - Вера Лещенко

Речь была достойна высокой трибуны. Ты митинговал, а Жужу, прижавшись к тебе, тихо виновато скулила. Спектакль продолжался, пока я не рассмеялась. Жужу была прощена, и общему веселью предела не было!

Славно, что все это было в моей жизни. Думаю, что беду не пережить тем, кому нечего вспомнить. Все хорошее, как юность, «без конца, без края». В кино сегодняшний день показывают в цвете, а прошлое – черно-белым. У меня же наоборот: воспоминания в красках, да таких ярких!

Концерт в театре «Савой». Мы уже выступили – ты пел «Попурри Дунаевского», «Бродягу», «Ваньку» и мою любимую «Ты и эта гитара», я аккомпанировала. В зале кричали: «Бис, Петья! Бис! Бис!» – после каждого номера. Обычно в сольных концертах ты уступал зрителю, мог выйти «на бис» и четыре, и пять раз, но в сборных больше одного раза «на бис» не пел, виновато кланялся и уходил, чтобы освободить сцену для другого исполнителя.

Наш следующий выход в том концерте был в конце второго отделения, ты обещал напоить меня апельсиновым соком, и мы пошли в бар. У служебного выхода нас окликнул незнакомый мужчина восточного типа, в руках у него была какая-то продолговатая бархатная коробочка. Он ее открывает – там колье. Я еще и сообразить не успела, что подарок предназначается мне, а ты с нейтрально-вежливым лицом незаметно сжал мне локоток. Понятно. Мы улыбаемся и, не останавливаясь, проходим мимо. Поклонник с колье остался позади, а ты тихонечко требуешь от меня ответа:

– Моя принцесса все еще хочет сока или поедем выбирать колье?

– Сока хочу. Два стакана. Один – жажду утолить, второй – горечь от потери колье запить.

Мои слова тебя развеселили. Я и сама не позарилась бы на дорогой подарок, да еще от незнакомца, но было интересно, почему ты так среагировал.

– Такие подарки могут делать только очень близкие люди. На Востоке это норма, а у нас ко мно-о-огому обязывает, – тихо и спокойно ответил ты.

Ты умел настоять на своем и не обидеть, объяснить, но не навязать своего мнения. С тобой пропадало желание спорить, тебе хотелось подчиняться. И это преклонение не унижало меня – богаче делало. В жизни без тебя я столкнулась с тем, что страх и усталость тоже рождают подчинение. Но как унизительно оно, как трудно с этим жить!

Меня арестовали 2 июля, к вечеру привезли в Констанцу и до полуночи, больше четырех часов, допрашивали. Я была свидетелем собственного обвинения. Через неделю мне объявили, что получена санкция на мой арест, и меня уже допрашивали как обвиняемую «в совершении преступления, предусмотренного «ст. 58–1 „а” УК РСФСР». От допроса к допросу я понимала, что мне все меньше хочется отстаивать свое мнение, спорить и бунтовать.

На первом допросе возмутила формулировка «удрала из СССР», и я потребовала внести поправку в протокол – «уехала по любви как законная супруга». Старший следователь контрразведки МГБ, некий Соколов, рассердился. Его оскорбительный монолог длился достаточно долго. Я узнала «правду» про всю мою семью – в наш с тобой адрес такие булыжники летели! Спасибо, пощадил папу – так и сказал: «В вашей семье только отец приличный был и тот помер». Да, биографию мою изучили основательно!

Выслушала я все и спросила, откуда такие характеристики, не подкрепленные ни одним фактом. И опять следователь стал возмущаться – он считал, что такую характеристику заслужила и я, и вся моя семья. К ночи я поняла, что силы меня покидают, и протокол я подписала с той самой унизительной фразой «удрала». Я уже и лица Соколова не помню, а все, что он говорил, и голос его из памяти не уходят.

Вернули меня в клетушку-одиночку, и она мне раем показалась. Тогда я вспоминала свою первую Пасху в Бухаресте. Главным по крашенкам был О-Папа. Отчим твой чудеса творил – так красиво расписывал пасхальные яйца! Заглядение! Я тоже решила тебя удивить – испечь куличи. Делать это мне предстояло впервые, и я очень волновалась. У нас уже была своя квартира, и все решили собраться у нас после службы и крестного хода. Для меня было так важно, чтобы тесто подошло и куличи удались. Когда мы собрались идти освящать их в церковь, ты достал еще один кулич из буфета:

– Вдруг мука оказалась бы неудачной? Тогда бы ты расстроилась – вот я для подстраховки и запасся. Но ты у меня мастерица, а скрывала. Зря я волновался, думал, неумеху в жены взял.

– Да, – подтвердила я, гордая собой, – мастерица. Я еще не то умею! Когда мы с тобой будем старенькие, не будем уже работать, я буду сама готовить и каждый день пирожки тебе печь. Ты станешь круглый, как Колобок, и ленивый.

– Ленивый – это правильно, укачусь от тебя, и Лиса меня съест.

Мы дурачились. Посмеивались друг над другом. Ты был удивительно чистый верующий человек. Я в этом еще раз убедилась в тот светлый Христов праздник. Мы освятили куличи, крашенки и пасху. Потом дома ты рассказывал мне о пасхальных службах, в которых тебе доводилось участвовать. Очень тепло вспоминал Кишинев, который, по твоим словам, даровал тебе веру. В твоей библиотеке был сборник рассказов Александра Куприна. Кажется, рижское издание. Год издания – 1928. Ты брал книгу в руки всегда со словами: «Вероньке было 5 лет, когда появилась эта книга, и Петя ее купил». Ты любил читать вслух «Пасхальные колокола» Куприна, рассказы Бунина, стихи Михаила Кузмина, Семена Надсона и других авторов. Ты менялся в зависимости от того, что делал. Другими становились лицо, голос, взгляд.

Еще в Одессе я обратила внимание, как ты, нет, не подстраивался – перевоплощался в зависимости от ситуации и собеседников. «Чубчик», «Ваньку» пел разудалый весельчак, танго – томный обольститель, а романсы – человек душевный, способный сильно любить и глубоко чувствовать. Совсем другого Петра Лещенко я видела на деловых переговорах. Многие сегодняшние предприниматели могли бы поучиться у тебя, как можно быть жестким, предприимчивым коммерсантом и оставаться деликатным, отзывчивым человеком.

Ты никогда не демонстрировал свои таланты и знания, может, поэтому тебя с такой легкостью записали в исполнители «глупых песенок». Да, были у тебя такие. Но как здорово ты их представлял! С годами ты понял, что репертуар надо всерьез менять, но не форсировал, а делал это очень аккуратно. Вкус на мелодию, стихи у тебя был идеальный. Ты безошибочно угадывал песню, которая станет любимой всеми. И к текстам стал бережнее относиться, осознал, что самые трогательные слова и красивая мелодия могут не иметь успеха, если аккомпанемент плохонький и аранжировка бедненькая. В поэзии ты не был случайным прохожим. Когда строчки тебе на душу ложились, ты говорил: «Вот оно, НАСТОЯЩЕЕ!!!» И очень огорчался, что тебе самому не хватает слов выразить свои чувства.

В девятнадцать лет я знала только поэтов и писателей, разрешенных школьной программой. В музыке я была несколько образованнее, там запретов меньше было. И вот встреча с тобой. Каждый день с той поры – открытие. Меня поразила твоя библиотека, нотные сборники и, конечно, твое чтение стихов – об авторах некоторых из них я даже не слышала. Представляешь, тогда в своей одиночке я вспомнила многие из них.

Надсона: