Единорог - Айрис Мердок

Пип и Ханна долго в молчании смотрели друг на друга — он задумчиво, серьезно, как будто находился перед прекрасной картиной, она мрачно, почти угрюмо, время от времени бросая взгляд вокруг, затем возвращаясь к нему.

— Ты не возражаешь против моего прихода? — вопрос прозвучал хладнокровно, как будто они виделись вчера.

— Конечно, возражаю. Чего ты хочешь?

— Забрать тебя отсюда.

— Зачем ты говоришь это сейчас? Ты мог прийти и сказать это в любое время за минувшие годы. Ты бывал здесь достаточно часто и наблюдал за мной. Мэриан, пожалуйста, мои сигареты. — Ее тон был слегка раздраженным, но почти спокойным. Когда же Ханна стала зажигать сигарету, рука ее так дрожала, что сделать это было почти невозможно.

— Сейчас все по-другому. Теперь тебе не обязательно здесь оставаться.

— Ты жесток.

— Нет. Я не собираюсь быть свидетелем того, что произойдет в будущем. Сейчас все изменилось. Если я уйду отсюда сейчас, я уже никогда не вернусь. Но я хочу забрать тебя с собой, — он говорил мягко и спокойно, тоном священника.

— Что-то, возможно, и изменилось, но мои намерения остались прежними, — она отвечала ему в его же тональности, откинувшись на спинку стула, спрятав одну руку за спину и выдвинув ногу. Их неподвижные фигуры были связаны какими-то силовыми линиями, они казались заключенными в оболочку, в которой клубилось неистовство.

— Ты не сможешь сделать этого снова. Теперь все испорчено. Не обманывай себя, Ханна. Ты устала.

Она закрыла глаза, правда его слов, казалось, на минуту обессилила ее.

— Ты говоришь, все испорчено теперь. А чем все это было прежде?

Минуту он молчал, затем повернулся и прислонил ружье к письменному столу. Скрестил руки, глядя вниз на нее, и, казалось, впервые задумался над ее вопросом.

— Разве это имеет значение? Ты взялась за что-то оказавшееся слишком трудным.

— А сейчас я намерена предпринять нечто еще более трудное… — Она отвела руку с сигаретой — запах паленых волос поплыл по комнате.

— Нет, нет. Ты не можешь сделать того, что намереваешься. Ты просто не знаешь как. Выйди через ворота в реальный мир.

Она молчала, как будто внимательно его слушая. Затем спросила:

— С тобой?

— Со мной. У меня был свой собственный пост, Ханна, дополняющий твой. И я понял в последний день то, что мне следовало знать в первый. Пойдем.

— И что же мы будем делать, если вместе выйдем из ворот? — спросила она тихим голосом человека, слушающего сказку.

Пип пристально смотрел на нее. Простое предположение, прозвучавшее в ее голосе, казалось, заставило его засиять в ожидании какой-то метаморфозы. Он утратил напряженность, стал свободнее, как танцовщик балета, готовый прийти в движение.

— Мы отыщем решение, когда уйдем отсюда. Ты знаешь, что сможешь прогнать меня навсегда, как только мы уйдем. — Улыбка на минуту зажглась на его печальном лице.

Ханна тяжело вздохнула и отвернулась от него.

— Сомневаюсь, что ты действительно этого хочешь. Но почему ты думаешь, что вправе так поступать? — Она говорила как королева.

— Я единственный, кто тебя любил бескорыстно, не используя тебя.

— Что же ты делал все эти семь лет, если не использовал меня?

— Ждал, пока ты проснешься. И ты проснулась. Теперь ты бодрствуешь. Давай, двигайся, действуй, пока не заснула снова.

— Ты думаешь, Джералд меня разбудил?

Он протянул к ней свои ослабевшие руки молящим жестом:

— У меня есть право…

— Ты хочешь сказать, если кто-то намерен обладать мною, это с равным успехом можешь быть и ты. Возможно, это тебя разбудил Джералд!

Она произнесла слова жестко. В эту секунду Мэриан, смотревшая в окно, застыла, почти не дыша, и увидела в ней не королеву, а великую куртизанку, представила ее глазами Вайолет Эверкрич — женщиной, способной на преступления.

Пип смотрел на нее, и выражение достоинства на его лице постепенно сменялось мольбой. Затем он двинулся. Все присутствующие вздрогнули. Но он только шагнул вперед и упал на одно колено. Между ними все еще оставалось пространство.

— Не спрашивай, что значит для тебя и для меня этот промежуток времени. Когда-то ты любила меня. Сохрани остатки той любви. Это твоя единственная надежда в жизни.

Ханна молчала, спокойно и задумчиво глядя на него, как на прекрасного мальчика, приведенного на суд. Казалось, она не столько думала, сколько созерцала.

Мэриан стало невыносимо, и она произнесла отчетливым голосом:

— Уходи с ним. Твоя одежда еще не распакована. Скажи Дэнису, чтобы он пошел за машиной. Ты же хозяйка здесь. — Она подошла и встала позади стула Ханны. Дэнис тоже подошел.

Ханна и Пип продолжали смотреть друг на друга, как будто ничего не было сказано, и минуту спустя Мэриан подумала, что, наверное, произнесла свои слова только мысленно. Молчание продолжалось, затем Ханна беспокойно задвигалась. Это напоминало момент после того, как поднимают гостью, когда молчаливое поклонение тихо прерывается. Затем она заговорила прежним, почти хнычущим тоном:

— Нет, Пип, зря ты пришел. Это бесполезно.

Пип немедленно поднялся, оставаясь на том же месте.

— Почему?

— Я думала, этот вопрос никогда не возникнет и я никогда не увижу тебя снова. Может, ты и не использовал меня, но я использовала тебя.

— Нет, нет… — мягко сказал он, как бы отодвигая ее слова жестом.

Но она продолжала, нервно перебирая ворот халата и немного повернувшись к окну:

— Я слишком страдала из-за тебя в первое время. Страдание во мне не умерло. Я с возмущением возвращаю его тебе. Если ты не понимаешь этого, то ты простофиля. Неужели ты ожидал, что я не стану винить тебя? Неужели ты надеялся, что я продолжаю любить тебя? Неужели ты думал, что я не проклинаю тебя?

После минутного молчания он спокойно сказал:

— Да, пожалуй, я на это надеялся.

— Тогда ты надеялся зря! — Это был голос обиженной, раздражительной женщины. — Ты — потускневший образ и уже не сможешь сотворить для меня чудо, Пип. Тебе не следовало приходить ко мне. Уходи. Уезжай, как ты сказал, из Райдерса и никогда не возвращайся. Уходи, уходи, уходи!

Он посмотрел на нее, и лицо его стало спокойным, как будто она с помощью магии отступила от него на задний план. Слезы навернулись ему на глаза, и он моргнул, чтобы избавиться от них. Это были крупные тихие слезы, какими плачут мужчины в одиночестве над прекрасным. Плакать таким образом над человеческим существом — значит свидетельствовать ему глубокое почтение.

Он медленно направился к двери, затем остановился:

— Прислать отца навестить тебя? — Вопрос как будто не имел связи с предыдущим разговором, казался началом новой темы.