Собственные записки. 1835–1848 - Николай Муравьев-Карсский

Корсаков говорил, что он это сделал без дурного умысла и приходил ко мне с тем же объяснением на дом.

Нет почти никакого сомнения, что прошлогоднее происшествие о вывозе железа, обратившееся на морское ведомство, и всегдашнее столкновение управления нашего с морским беспокоили Меншикова; ибо беспорядки морского ведомства открывались чрез взаимные сношения наши, и он опасался могущих от того произойти последствий.

Если отыскивать все причины, побудившие государя к такому обхождению, то можно принять еще и всегдашнее опасение, в коем находились относительно Литовского корпуса. Адлерберг сам говорил мне, что государь находит в сих войсках еще остатки польского духа, и мне положительно известно, что ложное мнение сие было распространяемо Меншиковым и Лазаревым.

Сомнения мои на графа Витта по некоторым причинам кажутся справедливыми. Когда граф Воронцов прибыл на пароходе в Севастополь, за несколько часов до государя, он сошел на берег с Нарышкиной; граф же Витт, с ним приехавший, не сходил с парохода, на коем остался с графиней Воронцовой, и отплыл с ней на Южный берег. Когда ныне Данненберг представлял на Южном берегу батальон, граф Витт нигде не показывался в присутствии Данненберга. Избегает же он показываться нам, чувствуя за собой поступок, обнаруживающий черную душу.

Наследник, ездивший с государем в Геленджик, возвратился через Керчь, вчера приехал в Симферополь, а сегодня выехал отсюда. Неподвержено более сомнению, что я смещен от командования корпусом с назначением на место меня генерала Лидерса и что мне есть в приказах выговор. Все сие получится, вероятно, из Петербурга законными путями.

Государь в Геленджике остался всем доволен; при осмотре войск он наперед объявил Вельяминову и всем присутствовавшим, что не приехал с тем, чтоб что-либо смотреть или что-либо хулить, а приехал с тем, чтобы всех благодарить, называл всех молодцами, солдат всех богатырями и даже нескольких сам поцеловал. Войска Кавказского корпуса, там собранные, проходили церемониальным маршем, по-видимому, нехорошо (как иначе не может быть), но все было похвалено. При отдании чести люди выставляли ноги вперед; сие было отнесено к порывистому ветру, принудившему их взять такое положение, дабы удержаться на ногах. Замечено даже было, что от порывов бури перегибались целые взводы, которые шатались и отрывались, как стены, не могущие устоять против стихии. Что замечания сии были сделаны, то истинно, и они были переданы здешнему губернатору Муромцову Кавелиным, бывшим свидетелем сего. Сие оправдывалось даже тем, что государь сам не мог удержать фуражки на голове от сильного ветра.

Наследник говорил, вероятно, по слышанным словам от государя, что он весьма сожалел о случившемся со мной, как с человеком, коего военные достоинства признаны; что я лично, впрочем, тому не виноват, а виноваты полковые командиры, не хотевшие вникнуть в свои обязанности.

Симферополь, 8 октября

На днях проезжали здесь императрица и великая княгиня Елена Павловна; с ними были здесь граф Воронцов и граф Витт. Оба они много беспокоятся о случившемся со мной. Первый настоятельно хочет, чтобы до меня дошло, что он не виноват в сих происшествиях; последний рассыпается в советах насчет того, что мне делать надобно, и уверяет, что он всегда вступался за меня у государя, приводя в свидетели справедливости своих слов всех членов царской фамилии, у которых, разумеется, нельзя и сделать никакой поверки. По всему уже видно, что они были сильные участники в сем случае, но сами не ожидали таких последствий и опасаются, дабы поступки их не были раскрыты, приводя на себя пословицу «На воре шапка горит».

Они, без сомнения, участвовали в сем деле; известно также, наверное, что фельдмаршал Паскевич много к тому способствовал. Но начало дела кроется в других причинах, которые останутся раскрыты только для тех, которые внимательно рассудят все обстоятельства дела. Все случившееся со мной было лицемерно.

Киев, 20-го октября

10-го я выехал из Симферополя. Из Берислава я направился через военные поселения Херсонской губернии и ехал через Давыдов брод, Шемерино, Казанскую и Каменскую в Елисаветград, где виделся с Сакеном[76], который, судя по нерасположении к нему Паскевича, может со дня на день ожидать таковой же участи в службе, какая меня постигла.

19-го я приехал в Киев и получил приказ, по коему на мое место назначен командующим 5-м корпусом начальник штаба 2-го корпуса генерал-лейтенант Лидерс. Кроме того, в предшествовавших приказах сделано строгое замечание мне, дивизионным начальникам, бригадным и полковым командирам за дурное состояние войск.

Вчера видел я командира 3-го корпуса генерала Ридигера, делавшего учение одному батальону своего корпуса; без сомнения, во всем бывшем моем корпусе нет ни одного батальона столь плохого, как тот, который я вчера видел.

Киев, 24-го ноября

На днях получил я разрешение ехать в отпуск, с оставлением мне содержания по званию генерал-адъютанта, чего я не просил.

Вчера был у меня Ридигер и сказывал, что когда государь выговаривал графу Воронцову недостатки и притеснения, которые войска терпят в его управлении, то он отвечал, что не находил нужным снабжать войска положенным от земства, потому что видел, как до них не доходит даже то, что от государя положено. Мне сказывали, что граф Орлов сильно вступался за меня и говорил государю, что он ошибался во мнении своем на мой счет; но представления его остались отвергнутыми.

Ридигер сказывал мне также, что граф Воронцов сетовал на меня за то, что Федоров, губернатор Бессарабии, получил будто по моему представлению Анну 1-й степени. Какое же Воронцов имеет поверхностное понятие о делах, если он мог полагать, что корпусной командир может представить к награждению губернатора. Я даже на словах не ходатайствовал о награждении Федорова и не думал никогда о том, и как ему дана лента, того совершенно не знаю.

Вчера, 10-го, отправил я отсюда обоз свой в Чечерск[77]. Я слышал, что из гвардии послано по одному офицеру и по несколько нижних чинов в каждый полк 5-го корпуса для обучения службе, и сие кажется справедливо. В таком случае гонение на меня и моих подчиненных продолжаются; ибо чему в состоянии научить несколько человек целый корпус, когда сами начальники не могли (как предполагают) сего сделать? Явно, что сие делается единственно в укор, ибо сей мерой не прибавятся средства, то есть времени для занятий по фронту.