Урод - Константин Соловьев

Когда первый хегг возник между склетов, на земле остался лишь скрюченный труп Багоя. Бывший шэл Алдион Крэйн, в последний раз мелькнув вдалеке, исчез в темноте и Урт укрыл его следы.

Человек, шедший по улице Триса на рассвете Эно, запоминался сразу. Не по фигуре – она ничем не выделяла его среди крепких и жилистых обитателей города, и не по одежде – даже здесь, на самой окраине, где неровными рядами вспухают островерхие островки шалхов, никого не удивишь простым двухслойным вельтом и крепкими сапогами из кожи шууя. Но по небольшим хитиновым пластинам на ткани и висящим в узких ножнах на поясе двум новым стисам можно было сказать, что путник, отбросивший короткую раннюю тень на лежалую землю улицы, не происходил из этих мест.

Он шел уверенно, не поворачивая головы и не уступая никому дороги.

Встречные почему-то спешили убраться с его пути – несмотря на то, что он был один и не выглядел мастером стиса, никто не спешил покуситься на его болтающийся за спиной тулес, словно тот шел в окружении ореола страшной и пугающей болезни.

Человек не обращал внимания на прохожих. Немного опустив голову, он отмерял короткими быстрыми шагами расстояние, не глядя по сторонам.

Почти выйдя к окраине, там где склеты уступали место даже не ветхим кожаным шалхам, а неглубоким, укрытым тряпьем ямам, в которых что-то постоянно глухо ворочалось и рычало, он резко свернул, поворотив от вала, и направился прямиком через заросшую высокой бурой травой глушь, которая выпирала из города, как гнойник из чрева. Идти было непросто, но человек с двумя стисами знал направление – он обходил высокие кочки, не задерживаясь, перемахивал многочисленные укрывшиеся в земле ямы. Трижды на его пути встречались ловушки – прикрытые лежалой травой ямы, густо утыканные старыми хитиновыми осколками, но он легко миновал их. Он шел долго, до тех пор, пока не вышел к длинному, поросшему по краям непролазным колючим кустарником рву, в глубину не меньше городского вала.

Здесь было людно и оживленно – в осыпающихся склонах, пологих и затянутых старой травой, чернели широкие норы, в которые не проникал свет Эно. Возле них сидели люди, три десятка, не меньше. На дне старого рва в беспорядке росли из земли шалхи, иные даже богаче и просторнее тех, что в городе. Возле них тоже сидели и лежали люди – все худые, настороженные, глядящие с нехорошим злым прищуром. На человека посмотрели, но он не смутился, словно и не заметил направленных на него горящих алчных взглядов. Он молча стоял, невозмутимо осматриваясь и небрежно прикрыв ладонями рукояти стисов. К нему не подошли, лишь некоторые без злобы посмеялись – здесь не принято было набрасываться на чужаков.

Если кто оказывался здесь – то не случайно, значит, имел на то право.

Сильнее, чем потом, пахло тайро. И тайлебом. Присмотревшись, путник заметил среди лежащих в отдалении не меньше десятка тайлеб-ха. Те, что помоложе, еще походили на людей, хотя дурная трава уже очернила их рты и глаза, начавшие давно – походили на куски скверно пропеченного мяса, которое каким-то чудом еще болталось на острых выпирающих костях.

Одурманенные зельем, бывшие люди лежали без движения возле своих шалхов, уставившись незрячим пустым взглядом в небо. Их уже не интересовало ничего, даже еда – возле их причудливо раскоряченных тел лежали лишь почерневшие изнутри глиняные чашки.

Человек поморщился и шагнул к ближайшему обитателю рва, копошащемуся в шалхе.

– Мне кое-кто нужен, – сказал он, и в его голосе, ровном и уверенном, скользнул непривычный восточный говор, заставлявший слова смягчать окончания и причудливо растягивать интервалы.

– Нужен? – тот озадаченно потер лоб, глядя на вельт и стисы. – Э-э-э… Кто нужен?

– Один бродяга. Довольно молодой, крепкий. Он урод, лицо в язвах, шрамов много.

– Ну-у-у…

– Я не от шэда. – В его словах была правда. – Мне надо лишь поговорить с ним. Я знаю, что он здесь. Покажи мне.

Человек заколебался – неписаный кодекс Рва запрещал выдавать обитателя любому его разыскивающему. Был бы перед ним даже вооруженный эскертом дружинник в кассе – он бы и рта не раскрыл. Метнуть артак, крикнуть, предупреждая об опасности приятелей, сидящих с кольями наготове в неприметном укрывище у входа в Ров, скатиться в густую траву… Трусливых здесь не было – даже если они проникали сюда, здесь у них долго продержаться не получалось. Но во взгляде странного визитера было то, по сравнению с чем эскерт покажется детской колючкой.

– Знаю такого. Это, верно, Жареный. По имени никто не знает…

– Где он? – требовательно спросил путник. И человек, взглянув ему в глаза, потерял последнее желание спорить.

– На том конце. Валяется в своей яме, верно…

– Валяется? Он пьян?

Черное небритое лицо скривилось в гримасе брезгливого отвращения.

– Он тайлеб-ха, господин.

– Давно?

– Десятка четыре Эно, не меньше.

– Хорошо.

Странный человек молча повернулся и пошел вперед, к противоположному склону Рва, чернь вокруг него поспешно расступалась, освобождая дорогу.

Он миновал оживленный центр, где обитальцы Рва, сгрудившись тесной группкой возле костра, играли и громко переговаривались, и пошел дальше в указанном направлении. На него не обращали внимания – то ли успели привыкнуть, то ли не считали нужным. В этом скопище суетливых тел в лохмотьях он выделялся как склет на фоне просевших шалхов. Кто-то мимоходом попытался прощупать его тулес – не оборачиваясь, он ткнул стисом и женщина с коротко остриженными волосами и бледным острым лицом с воем схватилась за пробитую точно посередине ладонь. Но на крик никто не обернулся, даже сам пришелец.

Человек, которого он искал, действительно обнаружился у самого склона.

Он лежал возле своего шалха, крошечного и покосившегося, невероятно худой, словно высохший, прорехи в лохмотьях открывали больную серую кожу, пронизанную частыми фиолетовыми жилками. Жилки эти казались нарисованными – трудно было поверить, что в них еще бежит горячая человеческая кровь. Лицо его было ужасно – даже путник сжал зубы, рассматривая чудовищный звериный оскал, нечеловеческую личину. Человек спал, неуклюже подложив локоть под голову, и в руке его была зажата небольшая чаша из глины. Губы, чернее земли, оскалены в жуткий хищный оскал.

– Просыпайся, Крэйн. – Человек коснулся начищенным носком сапога его плеча. – Я пришел за тобой.

Во рту пахло гнилью и землей, воздух казался густым, настолько густым, что его едва пропускали онемевшие, ставшие жесткими, как кора дерева, губы. Крэйн мучительно закашлялся, когда водоворот тошноты вывернул его внутренности наизнанку, и с трудом открыл глаза. Зуд в кончиках пальцев и в зубах был невыносим, от него хотелось сорвать кожу, в голове что-то жарко гудело. Крэйн, щурясь, разглядел стоявшего над ним человека и выругался.