Философия возможных миров - Александр Секацкий

(В зале легкий шум. – А. С.)

Понимаю. Трудно говорить об этом спокойно, невротические проявления налицо. Но мне сейчас важен вот какой аспект: тогда в одночасье была погублена, вернее, смертельно ранена страна, создаваемая и хранимая потом, кровью и самопожертвованием многих поколений. Возникает логичный вопрос: почему Ельцину удалось за пару дней сделать то, что Гитлеру не удалось за четыре года? Попыткам объяснить этот невероятный феномен уже посвящены целые тома, меня же интересует сама первичная сцена и эффект взламывания донышек. В какой-то момент прозвучал давно подготовленный девиз “Россия освободилась!” Россия сбросила оковы и теперь она будет уверенно продвигаться к демократии! Вот теперь она станет по-настоящему независимой, процветающей, благополучной! И далее в том же духе. Сказать, что эти заклинания звучали как хорошая мина при плохой игре, – ничего не сказать. Соответствующие возгласы уже сравнивали с поздравлениями больному, очнувшемуся после ампутации: поздравляем, вы освободились от ненужной, отягощавшей вас ноги, от нескольких неудобных ребер, пальцев и прочих мелочей и теперь уже ничто не будет сдерживать вас на пути к светлому будущему! Был тут же учрежден общенациональный праздник, день независимости России, и его в течение нескольких лет как раз-таки и сопровождали такого рода здравицы, больше похожие на дразнилки или на куплет из русской частушки:

Но общество повторяло эти заклинания, словно в каком-то полусне: теперь мы свободны, мы часть свободного мира, мы новая, демократическая Россия… Как понять этот феномен? Думаю, что здесь сошлось несколько разнородных вещей, если угодно, ряд трансцендентных друг другу факторов. И все же что так напоминает этот горячечный бред о свершившемся освобождении страны? А, пожалуй, напоминает как раз гордость современного европейца своей терпимостью: как хорошо теперь жить под американским зонтиком, как здорово, что все законодательные вопросы, все правовые коллизии теперь в руках по-настоящему знающих людей, дипломированных юристов. Хорошо, что за воспитание детей отвечают теперь столь же дипломированные педагоги-психоаналитики – а уж как преобразилась и гуманизировалась семья, ведь семейные радости и будни доступны теперь тем, кто прежде не мог о них и мечтать.

Подозрительно узнаваемые мотивы. А ведь если вдуматься в положение, в котором оказалась сегодня Европа, колыбель свободы, граждане которой, лишившись важнейших прав, продолжают восхищаться гуманностью своего прогресса и прогрессом своей гуманности, точно так же не опознав подмены, сходство становится еще более ощутимым.

Подобных примеров в истории не так уж и много, но они, как правило, встречаются в ее решающие моменты, и поэтому понять их природу крайне важно. Я солидарен с позицией президиума нашего конгресса, отказывающегося рассматривать доклады ЖМЗ-тематики, но для пояснения этого удивительного феномена я хочу воспользоваться замечательным еврейским термином “хуцпа”. Русские интернет-поисковики дают следующие определения: “беспардонная ложь на ровном месте”, “верх цинизма и наглости, парализующий оппонента”. Поясняется, что для еврея хуцпа иногда также означает “особую смелость, стремление бороться с непредсказуемой судьбой” и т. д.

Быть может, ближе всего к идее хуцпы примыкает практика софистов, этих действительно смелых и отчаянных ребят, и, пожалуй, в некоторых отношениях хуцпа примыкает к греческому хюбрису. Ну вот образец расхожего софизма:

– У тебя есть сын?

– Да, а что?

– А у пса есть щенки, дети?

– Да.

– Значит, этот пес – отец.

– Да.

– Но это твой пес?

– Мой.

– Значит, твой отец пес!

Здесь и возникает “эффект, парализующий оппонента” – впрочем, чреватый непредсказуемой реакцией этого самого оппонента. Следует, кстати, заметить, что корыстность самой греческой софистики весьма преувеличена, зачастую она представляла собой искусство ради искусства – подобное случается и в ситуациях, когда высказывается хуцпа. Далее, хуцпа, как правило, не имеет четкой логической структуры, хотя дальнейшая логика событий, пусть и непредсказуемых поначалу, может ее своеобразным способом легитимировать.

Здесь важен эффект первичной длительности: так, если ты сразу не бросился на этого наглеца, назвавшего твоего отца псом, – и поскольку ты сам это некоторым образом признал, – вполне возможно развитие событий по странному сценарию. Сбитый с толку, как бы парализованный, загипнотизированный оппонент софиста начинает незаметно для себя мыслить в сторону легитимации шокирующего тезиса. Ведь нельзя жить с этим просто так – и бедняга начинает робко высказываться на тему, что происходить из рода гончих псов не так уж и плохо, Ромула и Рема ведь тоже вскормила волчица, а могла бы, между прочим, и сука…

Такие странные сценарии нередко реализуются в индивидуальном невротическом развитии – проницательность Фрейда в этом отношении до сих пор остается эталонной, – но неврозы социальных организмов и даже целых цивилизаций мы наблюдаем и в истории. Как в обоих приведенных мною примерах: и россияне, в одночасье утратившие великую страну, труд поколений, смысл жизни многих миллионов предков, заговорили о победе на пути к истинной демократии, о торжестве свободного рынка, который преобразит жизнь так, как никакому коммунизму и не снилось, и европейцы, вдруг лишившиеся власти над домашним очагом, гарантированного неравнодушия в кругу близких (включая, разумеется, детей), – так ли уж их хорошая мина, их легитимация внутренней катастрофы отличаются от оправданий в духе того, как почетно происходить из собачьего рода? Раз уж так вышло, раз было доказано авторитетными людьми, что твой отец – пес?

В европейском случае сработавшая хуцпа даже буквально похожа на незатейливый трюк античных софистов: “Нет у тебя ни отца, ни матери, ибо мать твоя – это родитель номер один, а твой отец – родитель номер два. И сам ты никто, и звать тебя никак – пока мы не присвоим тебе регистрационный номер и не снабдим подходящими прогрессивными убеждениями”. Боевой симулякр сработал прямо-таки в эталонном виде – но за исключением индивидуальной истерической реакции Андерса Брейвика, пока так и остающейся частным патологическим уклонением, прочие члены общества двинулись (опять же пока) в заданном направлении с бодрой песенкой о высших достижениях гуманизма, о том, как будут гордиться, как будут свободны и счастливы дети, вырванные из плена архаического деторождения и дремучего, отстойного семейного воспитания.

Но это два самых ярких примера, когда хуцпа сработала и, так сказать, сделала свое дело. В большинстве случаев она все же становится посмешищем и позорищем – просто подобные примеры легко забываются, оставаясь некими курьезами. Навскидку вспоминается хуцпа, вброшенная как раз нацистской Германией. Речь идет о ситуации, когда Третий рейх пытался вернуть себе африканские колонии, утраченные Германией в результате Первой мировой войны. Тогда была запущена идея “протеста туземцев” – жителям Намибии, образно выражаясь, “раздавали печеньки”, чтобы они требовали воссоединения с родиной-метрополией. Была даже придумана песня, которую самые что ни на есть туземские туземцы распевали на немецком языке: