Из Африки - Карен Бликсен

Друзья появлялись и исчезали. Такие люди, как они, нигде не задерживаются подолгу. Старости они не знают, ибо умирают раньше ее наступления. Но они сидели у моего камина, и когда мой дом, обступая их, говорил: «Не отпущу, покуда не благословишь», они смеялись, давали благословение и обретали свободу.

Пожилая дама, сидя в гостях, описывала свою жизнь. Она утверждала, что желала бы снова прожить ее, усматривая в этом доказательство правильности своей жизни. А я думала: «Да, эта жизнь была из тех, которые надо прожить дважды, чтобы иметь право сказать, что выдалось пожить. Это только тема, а не целостное музыкальное произведение, не симфония и не пятиактная трагедия. Раз она может возобновиться, значит, не ушла до конца».

Жизнь моя, я не отпущу тебя, покуда ты меня не благословишь, но после этого я перестану тебя удерживать.

Однажды мы наблюдали лунное затмение. Незадолго до этого события я получила от индуса, начальника железнодорожной станции Кикуйю, письмо:

«Досточтимая мадам! Меня соблаговолили уведомить о грядущем отсутствии солнечного света на протяжении нескольких дней. Оставляя сейчас в стороне поезда, прошу милостиво сообщить мне, ибо никто, кроме вас, этого не сделает, следует ли мне на означенный период оставить моих коров пастись в окрестностях или правильнее будет запереть их в коровнике. Остаюсь, мадам, вашим покорным слугой.

Пател».

Мои аборигены, обладающие развитым чувством ритма, не имеют понятия о стихах — во всяком случае, ничего о них не знали до того, как появились школы, в которых их стали обучать гимнам. Однажды во время уборки кукурузы, состоявшей в отрывании початков и швырянии их на телеги, запряженные волами, я забавы ради заговорила с работающими, совсем молодыми африканцами, стихами. В этих стихах на суахили не было ни малейшего смысла, зато присутствовал ритм:

«Ngumbe napenda chumbe,

malaya mbaya.

Vakamba nakula mamba»[7].

Парни заинтересовались и образовали вокруг меня круг. Они сразу сообразили, что в поэзии можно пренебречь смыслом, которого они не стали выяснять; дождавшись рифмы, они засмеялись. Я пыталась сама заставить их подобрать рифму и закончить стихи, однако они не сумели или не пожелали. Когда поэзия как таковая перестала их удивлять, они стали просить: «Поговори еще! Поговори, как дождь!» Не знаю уж, что они усмотрели общее между поэзией и дождем; видимо, этим они выражали свой восторг, потому что в Африке всегда ждут дождя и чтят его.

Когда скорое возвращение Христа стало почти решенным делом, образовался комитет, занявшийся организацией встречи. В результате обсуждения был разослан циркуляр, запрещавший размахивать руками, подбрасывать пальмовые ветви и кричать «осанна».

В разгар второго пришествия, посреди всеобщих восторгов, Христос как-то вечером сказал Петру, что желает прогуляться с ним на пару вдали от посторонних глаз.

— Куда желаешь отправиться, Господь? — осведомился Петр.

— Давай пройдем весь путь от Претории до Голгофского холма, — ответил Господь.

История Китоша стала достоянием прессы. На ее основе было заведено дело, созвано жюри присяжных, которое пыталось во всем разобраться; однако не все ясно и до сих пор, поэтому придется обратиться к старым документам.

Китош был молодым африканцем, слугой молодого белого поселенца в Моло. Как-то в июне, в среду, поселенец одолжил свою кобылу приятелю, которому понадобилось на станцию. За кобылой он послал Китоша, наказав ему не ехать верхом, а привести лошадь под уздцы. Китош ослушался и проехался от станции до дому верхом. В субботу хозяин узнал о случившемся и в воскресенье велел выпороть негодника плетьми и запереть в сарае, где тот вечером того же дня испустил дух.

Первого августа в Накуру, в здании Железнодорожного института, началось заседание суда. Африканцы, пришедшие к зданию и усевшиеся вокруг, недоумевали, в чем, собственно, дело. С их точки зрения, все обстояло просто: Китош умер, в чем не приходилось сомневаться, следовательно, согласно африканским обычаям, его родня должна получить компенсацию.

Однако в Европе правосудие вершится не так как в Африке: жюри белых присяжных занялось проблемой вины-невиновности. Вердикт мог гласить и «преднамеренное убийство», и «непредумышленное убийство», и «тяжкие телесные повреждения, приведшие к…» Судья напомнил присяжным, что тяжесть преступления зависит от намерений обвиняемого, а не от последствий. Итак, каковы были намерения лиц, вовлеченных в судьбу Китоша в каком состоянии они находились?

Для того, чтобы выяснить намерения и состояние поселенца, суд по много часов много дней подряд подвергал его перекрестному допросу. Цель заключалась в составлении картины происшедшего и в выявлении всех существенных деталей. Оказалось, что, будучи вызванным хозяином, Китош выслушал его с расстояния в три ярда. Эта, казалось бы, незначительная деталь имела серьезные последствия. Так, с расстояния в три ярда, было положено начало драме черного и белого.

Однако в дальнейшем баланс нарушается, и фигура поселенца начинает мельчать. Поселенец превращается во второстепенный персонаж, в бледное пятно, в мелкую деталь пейзажа; он теряет вес, становится бумажной марионеткой, которую швыряет туда-сюда сквозняками событий.

Поселенец показал, что для начала спросил Китоша, кто позволил ему ехать верхом на кобыле, и что этот вопрос был повторен им раз сорок-пятьдесят; при этом он не отрицал, что такового разрешения никто дать не мог. С этого и начинается его погибель. В Англии ему не удалось бы задавать свой вопрос сорок-пятьдесят раз, потому что задолго до сорокового раза его бы прервали. Однако здесь, в Африке, местному населению можно визгливо задавать один и тот же вопрос даже больше полусотни раз. В конце концов Китош ответил, что он не вор; поселенец показал, что решение наказать парня плетьми было принято в результате столь дерзкого его ответа.

Здесь в отчете присутствует вторая, на первый взгляд, второстепенная, но на самом деле выразительная подробность. Во время бичевания к поселенцу заглянули двое европейцев, называемых его друзьями. Понаблюдав процедуру наказания на протяжении десяти-пятнадцати минут, они удалились.

После бичевания поселенец не отпустил Китоша, а запер его в сарае. На вопрос присяжного, зачем он так поступил, последовал бессмысленный ответ: цель якобы заключалась в том, чтобы предотвратить расхаживание ослушника по ферме. После ужина поселенец наведался в сарай и нашел наказанного лежащим без чувств на некотором расстоянии от того места, где он его оставил, с ослабленными путами. Вызвав повара из племени баганда, поселенец скрутил паренька крепче прежнего: заведя ему руки за спину, он привязал его к столбу; нога наказанного была привязана к другому столбу. Дверь в сарай была заперта; спустя полчаса поселенец вернулся и пустил в сарай повара с поваренком. Потом он лег спать и был разбужен поваренком, явившимся с вестью, что Китош умер.