Волчьими тропами - Купава Огинская

За мной в реку бултыхнулся наш безбашенный вожак.

С трудом согнув пальцы, свободной рукой я вцепилась в шерсть на холке, очень надеясь, что зубы разжимать он не станет. Потому что иначе я вряд ли удержусь.

Боли совсем не было, только жар в груди от недостатка воздуха и скребущийся внутри ужас.

Мы вынырнули очень вовремя, я уже почти потеряла сознание, но обожженная холодом, по сравнению с которым вода в реке показалась даже тепленькой, хватанула морозного воздуха и закашлялась.

Как именно мы добирались домой, я не помнила, но точно знала, что я своими ножками не шла. Кажется, меня тащили на себе.

Не исключено даже, что мной занимался сам вожак.

Утром, по крайней мере, проснулась я в его комнате, под тяжелой, теплой рукой.

Свер сопел мне в макушку. Сопел он очень умилительно, беззащитно, что ли. А мне было спокойно, а еще душно и как-то тягуче больно.

— Только не опять, — безнадежно простонала я. Хриплый, едва слышный голос совершенно не походил на мой, родной и привычный.

Каждое слово, каждая отдельная буква колючим, горячим шаром прокатывалась по горлу, глотать было больно. Да даже дышать было больно.

Я чувствовала себя обессиленной.

Я чувствовала себя больной. Ночные приключения просто так не прошли.

— Яра? — огромная и горячая гора за моей спиной зашевелилась. — Что?

— ‎Свееер, — срывающийся сип потонул в надрывном кашле. Говорить ничего мне больше не понадобилось, он понял все сам.

— ‎Лежи здесь, — велел он и сбежал куда-то, а я послушно осталась лежать в его кроватке, выполняя строгий наказ. Как будто я смогла бы отсюда куда-то деться. Можно подумать, у меня были на это силы.

Стоило Сверу уйти, забрав с собой тепло, как я тут же почувствовала, что мерзну. К тому моменту, как моя тепленькая, такая замечательная и удивительная грелка, вернулась обратно в комнату с кружкой, наполненной чем-то горячим, остро пахнущим травами и сладким от меда, я была замотана в оделяло с головой и все равно мелко дрожала.

Пока я пила, Свер сидел рядом, поддерживая под спину, и от его ладони по всему телу расходилось приятное, успокаивающее тепло.

Если бы было можно, я бы с удовольствием просидела так весь день, лениво потягивая отвар, благодаря каждому глотку которого горло все меньше раздирали изнутри острые шипы моей болезни, и греясь теплом нашего вожака.

С трудом, но я подобралась ближе к Сверу и привалилась к нему, чтобы расположиться со всеми удобствами, в тепле и уюте.

— Я мерзну, — призналась робко, когда в кружке остался последний глоток, а я так пригрелась, что уже почти спала.

— ‎Я заметил, — сдержанно подтвердил он, велев, — допивай.

И я неохотно допила, решив, что сейчас он уйдёт, быть может, предварительно уложив меня в кроватку. Но вот чего я точно не ожидала, так это того, что уложится Свер вместе со мной.

Приятный сюрприз. Моя замечательная грелка никуда не собирается уходить. Мне будет тепло.

Ура.

— Повезло, что в первые дни нового года нет никаких дел, — бормотал он, заботливо подоткнув одеяло, чтобы мне было совсем комфортно, — но заболеть второй раз за одну зиму, Яра, тебе не кажется, что это перебор?

— ‎Сама не рада, — прохрипела я, жмурясь от удовольствия. Да, мне было плохо, но могло быть еще хуже, я могла сейчас мерзнуть в грустном одиночестве, — а все ваш Зимний Зверь. Что это за чудище вообще такое?

— ‎Зимнего Зверя, — после недолгих раздумий заговорил самый заботливый вожак на всем белом свете, рассеянно поглаживая меня по голове, — считают сыном самой зимы, он приходит сильным ветром, снежным бураном или густым снегопадом, он часть зимы и сам является зимой…

— ‎То, что я видела, не очень походило на часть зимы, — вяло, сквозь сон, не согласилась я, сладко зевнув в рубашку Свера.

— ‎Потому что это был не Зверь, — просто сказал он, — это был оборотень. Сильный и, несомненно, опасный, но рожденный от женщины и состоящий из плоти и крови.

— ‎И чего ему от меня было нужно? — это был последний вопрос, который я смогла задать перед тем, как соскользнуть в сон.

Единственное, что удалось услышать, цепляясь за реальность, было озабоченное:

— Не знаю.

* * *

Болеть среди таких волшебных созданий, к которым хворь очень редко пристает, оказалось просто невыносимо. Оборотни приходили ко мне, просто чтобы посмотреть на эту дивную невидаль.

Можно подумать, что сопли, слезы, красные глаза, распухший нос и помятое лицо — эстетически прекрасное видение, чтобы им любоваться.

На второй день нескончаемого паломничества я пожалела, что уговорила Свера перетащить мои бацильные косточки в мою комнату, на третий — напросилась обратно к вожаку, найдя там свое убежище.

В комнату Свера осмеливались заглянуть не многие. И даже сопливая Огневица не могла заставить их настолько обнаглеть.

На четвертый день я заскучала. Терпения исполнять почетные обязанности моей нежно любимой грелки Сверу хватило только на день. Потом я грела себя сама, с помощью настоящей грелки местного производства, являющейся обычным кожаным мешком, заполненным горячим песком, и одеял. Отбиваясь от показного сочувствия любопытных посещенцев, я как-то умудрялась забывать о том, что мне плохо, холодно и безысходно, но вот когда я вернулась обратно в тишину и покой сверовой комнаты, тогда-то и загрустила, и замерзла.

Ашша и Наи, чаще прочих приходившие меня навещать, были слишком холодными, чтобы я могла об них греться, а Алис, на просьбу погреть чуть-чуть озябшую Огневицу, лишь развел руками:

— Ты вся насквозь вожаком пропахла, даже если бы я хотел, не смог бы, инстинкты не позволят.

Из сказанного им, я услышала главное и не поленилась возмутиться:

— То есть, ты не хочешь меня греть?!

— Обниматься с сопливой, хворой девицей — не предел моих мечтаний, ты уж прости.

— Капец…

— ‎Что?

— ‎Друг, говорю, из тебя так себе, — кашлянула я, зябко ежась под тремя одеялами и отчаянно мечтая о четвертом. Большом таком, теплом девяностокилограммовом одеялище с желтыми глазищами.

В комнату к Сверу, проведать больную, не боялись зайти всего четверо, и я уже почти привыкла, что развлекают меня Ашша с Наи и Алис, ну и немного Берн, забредавший иногда с целью поворчать.

Приход Рашиса оказался неприятной неожиданностью. Он тоже выглядел больным. Бледный, осунувшийся, с покрасневшими глазами и заложенным носом, оборотень беспощадно гнусавил, но, в отличие от меня, вполне бодро ходил. Я, как человек способный передвигаться лишь по стеночке, ему даже немного завидовала.