Мишн-Флэтс - Уильям Лэндей

– Бобо, я не имею права! – сказал я.

– Тебя как зовут?

– Трумэн. Бен Трумэн.

– Офицер Трумэн, не мне вас жизни учить. Хочешь получать, умей давать. Такова селяви. Капитализм, мать его.

– Бобо, ты знаешь, где отсиживается Брекстон?

– Вот видишь, какой ты, начальник. Получать хочешь, а чтоб дать...

Я вынул из кармана двадцатку, помял ее в руке. Двадцать долларов для меня большие деньги. Я не Гиттенс, у меня нет робингудовских мешков с золотом, отнятых у наркодельцов!

Бобо взглянул на двадцатку и никак не отреагировал.

– Ты мне прибор дай! Прибор сюда давай!

– Нет!

– Тогда ищи Брекстона сам.

– Бобо, я ведь могу еще разок дубинкой по яйцам. Судя по опыту, это тебе очень освежает память.

– Мочь-то можешь, да кишка тонка.

– Почему это?

– Вижу по роже.

– Ты, дружок, меня не знаешь!

– Знаю. Я тебя насквозь вижу.

Он сделал внезапное резкое движение в сторону шприца.

Довольно жалкая попытка, я мгновенно схватил шприц.

Бобо упал на бок и захохотал. Конечно, это был хохот особенный – словно из-под подушки и в замедленном темпе.

Я внимательно изучил содержимое шприца, на удивление чистенького и почти невесомого. Какая дрянь в нем – я мог только догадываться.

– Ты того... дай сюда!

– Бобо, не начинай снова. У меня не допросишься. Да и не нужно тебе!

– Я лучше тебя знаю, чего мне нужно!

– Ты знаешь, что тебе нужно. Я знаю, что мне нужно. Где Брекстон?

– А если скажу, ты мне пособишь?

Я отрицательно помотал головой.

– Тогда будем ждать, кого он укокошит следующим.

Я потоптался-потоптался, затем подошел к нему и протянул шприц.

– И это!

Бобо показал на ремень.

Медленно, с остановками он закатал рукав и медленно, с остановками перевязал руку у плеча ремнем.

Эти действия так утомили Бобо, что его правая рука со шприцем бессильно упала вдоль тела.

– Вко-ли! – выдавил он.

Я даже попятился и замахал руками.

– Хо-чешь... знать... где... Брек-стон?

– Да!

– Ну!

Я подошел, взял у него шприц и склонился над ним.

– Не тя-ни!

– Скажешь – вколю.

– Обманешь, гад!

– Нет. Где Брекстон?

– Обманешь, гад!

Я сделал шаг назад.

– Коли, мать твою!

– Нет.

– В церкви на Мишн-авеню. Кэлвери Пентекостал. Тамошний священник Уолкер всегда дает приют Брекстону, когда дела плохи. Знает Харолда с пеленок. Он за него стеной. Брекстон, наверное, там.

Это признание на самом деле растянулось на добрую минуту. Слог за слогом, слог за слогом...

Я слово сдержал. Получив укол, Бобо почти мгновенно «улетел».

Спускаясь по лестнице, я думал: Гиттенс на моем месте поступил бы так же, Гиттенс на моем месте поступил бы так же...

Но от этой мысли на душе легче не становилось.

Разумеется, я помчался к церкви. Однако в тот день я Брекстона там не застал.

В следующие дни, продолжая дежурить на Хьюсон-стрит, я регулярно по нескольку раз в сутки наведывался в церковь Кэлвери Пентекостал. Я не отчаивался и уже рисовал в своем воображении, как я в одиночку поймаю Брекстона и красиво завершу дело.

Чего я не знал, так это того, что бостонские ищейки уже нашли нового подозреваемого.

Меня.

– Твое имя встречается в досье Данцигера.

В этом неожиданном сообщении не было ничего странного.

Однако сделанный из этого невинного факта вывод был такого свойства, что у меня волосы мало-мало дыбом не встали!

Упоминание моего имени в досье Данцигера совершенно естественно: в Версале Данцигер имел короткую беседу со мной.

Беседа не показалась мне важной. Ничего нового и существенного я ему не сообщил.

Однако Данцигер счел нужным наш разговор зафиксировать в своих примечаниях к делу. Зафиксировал, и ладно. Из-за чего, собственно, сыр-бор?

В бостонской полицейской сюрреалистической реальности это короткое упоминание внезапно сделало из меня подозреваемого, превратило меня в парию!

На основе сего короткого упоминания фантазия и Лауэри, и Гиттенса с готовностью нарисовала картинку, как я простреливаю глаз Данцигеру!

Их интонации в разговоре со мной недвусмысленно намекали, что они меня раскусили, и расплата не за горами. Для начала меня отсекли от следствия. Ибо я теперь – по ту сторону закона!

Это случилось 30 октября, как раз перед Хэллоуином, кануном Дня всех святых.

Гиттенс и Эндрю Лауэри пригласили меня в кабинет допросов в полицейском участке зоны А-3. Комната без окон, без мебели. Только стулья и стол.

В этой угрюмой комнате щупловатый и невысокий Лауэри, в шикарном двубортном костюме, в до блеска начищенных туфлях за пятьсот долларов, казался пташкой, залетевшей не в ту клетку.

Он стоял в дальнем конце комнаты. Разряженная кукла.

Зато сидевший напротив меня Гиттенс был явно на своем месте.

– Мистер Трумэн, как вы объясните нашу находку?

– Ого, я уже стал из Бена «мистером Трумэном»! Что конкретно я должен вам объяснить?

– Почему вы лгали нам?

– Я вам не лгал. Просто полагал, что сия маловажная деталь к делу никакого отношения не имеет.

Лауэри выпалил из своего угла:

– Бросьте! Считали, «к делу никакого отношения»!..

– А по-вашему, какое это имеет отношение к убийству Данцигера?

– Мотив! – воскликнул Лауэри. – Вы скрыли от нас, что у вас был мотив его убить!

– Бен, – сказал Гиттенс, переходя на более мягкий тон, но продолжая гнуть свое, – хочешь, чтобы при нашем разговоре присутствовал адвокат?

– Нет, на кой мне адвокат! Мартин, ты совсем рехнулся! Где Келли? Почему вы не позвали Келли?

– Думаю, ни отец, ни дочь Келли нам в данный момент не нужны. Зачитать тебе твои права?

– Разумеется, не нужно.