Дочери аптекаря Кима - Пак Кённи

«Опять этот кретин спер», — подумала про себя Ханщильдэк, с грустью оглядывая голые стены дома. Бесследно исчезло все то, что она заботливо приготовила в приданое Ённан и тайно от аптекаря отправила к ней в дом. Исчезла вся домашняя утварь: комоды, сделанные из дерева хурмы, двенадцать горшков со специями, вся одежда и постельные принадлежности. Остался один полупустой мешок с рисом, брошенный посреди комнаты.

— А, это вы, матушка? — Ённан проснулась и, подвязывая свои взлохмаченные со сна волосы, выползла из комнаты. Под глазом у нее сиял большой кровавый синяк. Оба глаза заплыли так, что их не было видно.

— Ах! — только и всплеснула руками Ханщильдэк. — Да что ж это такое тут делается-то?! Когда вы друг друга перебьете, наконец?! В гроб скоро меня загоните своими драками.

— Смотри, как избил и искусал меня этот мерзавец! И все из-за чего? Из-за того, что я ему свадебного кольца не отдавала! — пожаловалась Ённан, протягивая матери руку, покрытую кровавыми следами. Лицо её при этом не отобразило ни малейшего сожаления о насильно отнятом кольце и жестоком избиении. На месте кольца остался лишь белесый след.

«Было бы лучше ее за Хандоля выдать», — единственное, о чем подумала в тот момент Ханщильдэк. Но было уже слишком поздно.

— Ёнхак с ума сходит, если не достанет себе дозы наркотика. Он абсолютно все у меня отнял. Думаешь, у меня осталось что-нибудь из одежды, чтобы переодеться?

— И за что только отнимать все последнее у своей жены? У него такая богатая семья, пусть у них бы все и продал, — приходя к Ённан, каждый раз досадовала Ханщильдэк.

— Как бы не так! Кто его туда пустит-то? Как только Ёнхак появляется у родителей, у них обязательно что-нибудь пропадает. Вот он и носа не кажет, боится быть избитым до полусмерти отцом или братом.

Ённан попыталась вытянуть ноги, но вскрикнула от боли.

— А вот и он. Явился — не запылился.

При этих словах душа Ханщильдэк ушла в пятки. Она не могла поверить своим глазам: на дворе, как привидение, стоял Ёнхак. Бледное лицо, мутные глаза, кожа да кости. Ёнхак, встретившись с тещей взглядом, тут же отвернулся.

— Ну-ка, иди сюда! Садись! — голос Ханщильдэк дрожал от гнева.

— Зачем? — невнятно выдавил Ёнхак.

— Как это зачем?! Не знаешь, что ли?!

— А зачем знать-то? — огрызнулся Ёнхак, продолжая стоять как вкопанный. Запустил руки в карманы и стал шарить по ним.

— Ты посмотри на себя, на кого ты похож?! Человек ты или скотина? Вид имеешь, а внутри-то что?

— А эта паскуда — человек? Все лицо мне расцарапала. Чья дочь-то?! Муж и жена — одна сатана! — В какой-то степени Ёнхак был прав.

— Пропащий ты человек! Да ты только посмотри на свою жену, на что она стала похожа? Даже последний живодер не измывается так над своей жертвой.

— Я лишь хотел исправить ее дурные манеры.

— Прежде чем ее манеры исправлять, на себя посмотри! Вот тогда-то я и слова тебе поперек не скажу, даже если ты и прибьешь ее!

— А мне-то что исправлять? Ха! Что за чушь вы несете!

— А почто ты всю утварь продал? Я тебя спрашиваю? Что, у тебя есть нечего? Молодой, здоровый… — мать не закончила, она прекрасно видела, что Ёнхак не был уже молодым и здоровым.

— Да что вы в этом понимаете-то! Я, что ли, ваши рисовые поля продал? А дом? Я, что ли, продал? Кто вы вообще такие, чтоб мне тут указывать?

Ханщильдэк понизила голос и, как будто обращаясь к самой себе, сказала:

— Ты прав, если слепец упал в реку, ему следует винить себя, а не реку…

— Вот-вот! Кто бы женился на этой блудной девке, если б не я?

Ённан же, не реагируя на бранные слова в свой адрес, продолжала сидеть на террасе с отсутствующим видом. Только полная молодая грудь, выступающая из-под ее старой кофточки, говорила о бурлящей в ней жизненной силе.

— Да! Все знают, что моя дочь такая! А ты-то кто тогда?! Несчастный наркоман, последний вор и разбойник, вот кто ты! — хотя Ханщильдэк и сдержалась от крепких выражений, но что есть силы гневно топнула ногой.

Ёнхак, не успев что-либо придумать в ответ, выпалил:

— Эта баба только и ищет случая изменить мне, а я что, должен сидеть и спокойно смотреть на это? Какой мужик стерпит такое? Прикончит на месте, и все тут, — подавшись своим костлявым телом вперед, Ёнхак пригрозил Ённан кулаком.

Постыдившись соседей, Ханщильдэк прекратила перебранку с зятем и выбежала из дома. Ей вслед еще долго летели душераздирающие вопли Ённан. Ёнхак опять избивал жену.

«Только и осталось убить ее. Так убей!» — бормотала Ханщильдэк. Она шла, не оборачиваясь, опираясь на трость.

Когда она пришла домой, уже совсем стемнело. Где-то в горах ухал филин. Росший перед домом старый вяз, раскачиваясь на ветру, грозно шумел. В темноте было видно, как развевался по ветру белый кусок бумаги с молитвами, привязанный к его стволу толстой веревкой[49]. Ханщильдэк в сердцах сорвала листок и разорвала на мелкие кусочки:

— Ах, ты, старый пень! Сколько я тебе молилась, сколько простаивала перед тобой на коленях, а ты чем мне ответил?! Чем мне помог?! Что теперь на тебя надеяться, и не жди больше ни капли почтения! — в порыве отчаяния Ханщильдэк стукнула дерево кулаком и бросилась к дому. Но не прошло и минуты, как она вернулась и, пав перед вязом на землю, взмолилась:

— Дорогой дух, спаси и помилуй, смертным грехом согрешила перед тобой. В гордости и гневе согрешила я, позабыв почтение к тебе. Мудрейший дух, смилуйся над моими бедными детьми, спаси и сохрани их. А если и согрешили они, я сама приму за них наказание, — Ханщильдэк кланялась и умоляла, припадая головой к самой земле.

Что ты тут делаешь?

Ханщильдэк, вздрогнув, вскочила на ноги. Из темноты послышался голос аптекаря. Он был одет в белое пальто дурумаги, и Ханщильдэк, приняв его за дух дерева, которому только что молилась, в страхе попятилась назад.

— Хватит уж ерундой заниматься, — строго сказал аптекарь.

Только тогда Ханщильдэк узнала своего мужа.

Супруги молча вошли в дом, над которым витал какой-то злобный чужой дух. На полу стояла зажженная лампа, на свет которой слетались ночные бабочки. Все остальное в доме было погружено в непроглядную темноту.

Неожиданно Ким спросил:

— Может, Ёнхэ позвать домой?

— Как? Она ж сейчас учится! — Ханщильдэк, все еще не отошедшая от испуга, подняла на него глаза.

Лицо аптекаря, то ли от света лампы, то ли от того, что он слишком исхудал, казалось пепельно-черным. Одежда обвисла, хотя Ханщильдэк не раз уже ушивала ее. Пальто было большим в плечах, от чего рукава казались длиннее прежнего.