Пираты Тагоры - Максим Хорсун

– Что за яйцо, спрашиваешь?.. Не птичье и не твое… Что-то вроде пилотируемой ракеты. Снаружи кажется не больше платяного шкафа, а внутри просторно. Господин Саад лючок отворил, кивает, мол, полезайте. Мы залезли. Там еще какой-то тип оказался. Пилот, наверное, хотя больше похож на большую шишку. Он и с Саадом эдак покровительственно, но не свысока… черт знает, как это у него получалось… Так вот. Сели мы в кресла, которые, зуб даю, сами из пола выросли. Сели мы, значит, а они нас облепили этакими лентами эластичными, что-то вроде привязных ремней. Чую, ракета поднимается. Ни рева, ни грохота. Тишина, как в операционной. Только в кресла вжимает, все сильнее и сильнее. Потом вдруг легко стало… У меня с непривычки сопля из носу выскочила да так и повисла… Я хотел было изловить ее, но тут снова тяжесть вернулась, и сопля мне сама на коленку шлепнулась… М-да…

Облом задумался, отхлебнул из кружки, вытер губы.

– Дальше-то что было? – спросил Птицелов.

– Дальше… прилетели мы на Полигон… Меня с мореманами сразу в комендатуру потащили. Ну, думаю, либо к стенке поставят, либо новый срок дадут… Да опять повезло… Комендантом там, знаешь, кто оказался?

– Кто?

– Рядовой Boxy! – сообщил Облом, любуясь вытаращенными зенками мутанта. – Не рядовой, уже, конечно, но все равно – свой в доску! Жаль, не удалось нам с ним усидеть банку-другую, приперся этот твой господин Саад, велел в путь-дорогу собираться. Морячков на Полигоне оставили, а меня опять в яйцо черное затолкали, только теперь управлял им сам Саад. Фррр… и мы в Столице! Здравствуй, матушка…

Он повернулся на табурете, окинул осоловевшим взором полутемное помещение бара.

Народу было немного, но за одним из столиков расположилась бледная, густо накрашенная девица. Облом подмигнул ей. Девица притворно вздохнула и сделала вид, что не понимает намеков незнакомого мужчины.

– Хороша! – оценил Облом. – Думаю, вечерком сговоримся… Давно у меня, мутоша, бабы хорошей не было. Все сплошь чучунки вонючие… Ты-то, мутоша, как поживаешь?

– Неплохо живу, брат, – отозвался Птицелов. – Семья, квартира отдельная, служба…

– Понимаю, понимаю… – покивал Облом. – Глаз у меня наметанный… В одной связке вы с господином Саадом. Отечеству служите, от врагов бережете. Не пойму только: от внешних или от внутренних?

Птицелов усмехнулся.

– От внешних, Облом, – проговорил он. – Ты даже не подозреваешь, до какой степени – внешних. Но! Действующих изнутри!

Облом поднял наполовину опустошенную кружку.

– Ну… за победу, мутоша!

Кружки глухо звякнули.

– Впрочем, – спохватился Облом, – я должен бы называть тебя «вашим высочеством»…

– Помнишь, кого на нарах именуют в среднем роде? – вкрадчиво поинтересовался Птицелов, как бы ненароком демонстрируя приятелю увесистый кулак. – Так вот, если еще раз…

Облом поднял руки: сдаюсь, дескать. И заржал.

Хлопнула дверь. В бар вошел шофер персонального автомобиля, который вдруг выделило правительство начальнику сектора «Оперативного реагирования» Отдела «М». Милости власть предержащих сыпались на Птицелова, как радиоактивный пепел после ядерного взрыва. Герцог Вагга Хаззалгский только успевал поворачиваться, подозревая, что последствия внезапной щедрости властей могут оказаться похуже облучения.

Птицелов слез с табурета.

– Мне пора, – сказал он. – Тебя подвезти?

– Не-е, я еще тут посижу, – откликнулся Облом. – Присмотрюсь во-он к той цыпочке… – Он хохотнул и добавил: – У меня сегодня библиотечный день…

– Тогда прощай!

Они обменялись рукопожатиями, потом обнялись.

– Ты поосторожнее там, – сказал Облом. – Вернешься, позвони мне. Посидим, старину вспомним. Выпьем как следует.

– Обязательно.

Птицелов кивнул приятелю и вышел следом за шофером.

Персональный автомобиль – это громко сказано. Старенькая малолитражка с брезентовым верхом. Согнувшись в три погибели, Птицелов угнездился рядом с водителем. Стреляя выхлопной трубой, автомобильчик покатил по оживленной улице, грозно подвывая сиреной. Вслед ему летели гудки и бесконечные «масса-ракши».

Спустя два часа выматывающей езды по забитым проспектам и проулкам Птицелов оказался на военном аэродроме. Там, у громадного вертолета, маялся агент Васку Саад, он же грязевик Диего Эспада.

Саад-Эспада был весьма раздражен.

– Где ты шляешься, мутоша?! – накинулся он на Птицелова. – Полезай в вертушку!

Птицелов поднялся на борт. В раскаленном нутре вертолета уже сидели «аспиды». Они узнали мутанта. Проорали что-то, неслышимое за воем разгоняющихся движков. Усадили рядом с собой, сунули в руку банку холодного пива. Винтокрылый аппарат задрожал, как припадочный, и с трудом оторвался от бетонки.

Обогнув Столицу с запада, вертолет круто взял к югу, где высился над вечнозелеными кронами исполинский купол Большой Машины.

Машина возвышалась над джунглями.

Темная, почти черная. Жутко старая, древняя. Живая, пробудившаяся. Пробужденная.

Многоярусный купол размером с небольшой город восстал из грунта посреди самой опасной кризис-зоны на Континенте. Сегментные щупальца, окружающие вершину купола венцом, слепо шарили в серо-белом небе, распугивая стаи крысланов. Среди многочисленных мачт и антенн застряли вырванные с корнем деревья. Их листва была неподвижной, она серебрилась, отражая Мировой Свет. На километр вокруг Машины теплолюбивый тропический лес был выморожен, словно чучунская тундра. И еще намного километров окрест разносилось утробное урчание. Машина жила. Машина работала, но результат ее трудов пока был скрыт от глаз тех, кто наблюдал за кризис-зоной с воздуха и с моря. До поры до времени.

Люди, зараженные жуками, исчезли внутри Машины. Большая часть из сборного воинства делинквентов, южных выродков и солдат регулярных войск. Отдельные единицы были замечены в разных частях кризис-зоны. Они кружили среди деревьев, как муравьи-разведчики. Точно сказать, чем они занимались, пока никто не мог. Может, и в самом деле что-то разведывали.

Металлический купол, выросший из земли посреди джунглей, нервировал солдат и моряков. И тот холод, который временами доносил ветер из кризис-зоны, леденил сердца и заставлял людей шипеть «массаракши». А от противного свиста, который раздавался из громкоговорителей, установленных на вертолетах, у всех болели головы. Оглушительный переливчатый звук длился секунд десять. После была минутная пауза, а потом свист снова повторялся. Зачем понадобился этот свист, не знал почти никто. Среди моряков пошел слух, что так звучало предложение сложить оружие на каком-то новом боевом языке. Офицеры слух не подтверждали и не опровергали. Жуки тянули время. Машина продолжала урчать от напряжения. Командование Свободного Отечества все еще перебрасывало на юг войска, по-своему используя затишье.