Именной указатель - Наталья Громова

Мы видим как интервьюеры ведут разговор на интересующую их тему. Они подводят Марику к нужному для них ответу. Она говорит, что никогда фотографию в доме не видела, а если она и была, то ее забрали при аресте. Запомним это признание.

Затем в изобличение Ермолинского включился фотограф Юрий Кривоносов. Всю жизнь он собирал фотографии Булгакова, и однажды, еще при жизни Ермолинского, его товарищ по работе в “Огоньке”, известный художник Борис Жутовский привел его к Сергею Александровичу посмотреть то ли его прозу, то ли сценарий. Они поговорили, но, как выяснилось, друг другу не понравились. Гость ушел обиженный на хозяина и затаил обиду. Вот так начинаются в жизни неприятности, об истоках которых мы даже не подозреваем.

Когда Жутовский оформлял книгу Ермолинского как художник в издательстве “Искусство” (это было в 1980 году), Кривоносов попросил у него переснять фотографию Булгакова с автографом Ермолинскому. Шли годы. Фотограф молчал. Умер Сергей Александрович, и, наконец, в журнале “Советское фото” № 4 за 1988 год в статье “Осторожно, история!” Кривоносов выдвинул “гипотезу” о подписи под фотографией М. А. Булгакова, подаренной Сергею Александровичу 29 октября 1935 года.

На фотографии было написано: “Вспоминай, вспоминай меня, дорогой Сережа. Твой любящий искренно. М. А. Булгаков”. Фотография многие годы простояла на полке над письменным столом Сергея Александровича, ее видели все приходящие в дом, и в частности Елена Сергеевна Булгакова, что немаловажно. В публикации утверждалось, что фотография будто бы была подарена вовсе не Ермолинскому, а Сергею Шиловскому – пасынку Булгакова, младшему сыну Елены Сергеевны. Получалось так, будто бы Сергей Александрович украл этот снимок с дарственной надписью и выдал за свой, демонстрируя его в своих изданиях.

Аргументы у Кривоносова были такие. В 1988 году Кривоносов разговаривал с вдовой друга Булгакова Николая Лямина – Н. А. Ушаковой. Она утверждала, что 29 октября 1935 года она вместе с мужем была у Булгакова. В разговоре с автором публикации она недоумевала, почему такой подарок – фотография с дарственной надписью – был сделан не старому другу – Лямину, а именно Ермолинскому. Ушакова ссылалась также на Марику Чимишкиан-Ермолинскую. Автор тогда же позвонил ей и выяснил, что Марика (которая в момент этого разговора была жива) ничего об этой фотографии не знала и никогда ее не видела. Эти свидетельства мы уже видели в ее разговоре с Курушиным и Шапошниковой. По ее сведениям – это прозвучало уже в пересказе Кривоносова – все вещи и бумаги С. А. были изъяты при его аресте в ноябре 1940 года: “…изъяли все бумаги, документы, письма, фотографии, принадлежавшие Ермолинскому, была составлена опись, под которой я расписалась – фотография с надписью там не значилась…”

Но все-таки Татьяна Луговская успела им ответить. В примечании ко второй книге Ермолинского, изданной уже после его смерти, “Тюрьма и ссылка”, она указала, что сохранились две фотографии Булгакова и еще несколько ценных документов:

“1. Письмо Льва Николаевича Толстого (ответ восьмилетнему Ермолинскому. Впоследствии оно было передано Музею Толстого на улице Кропоткина).

2. Письмо Булгакова (хранится в архиве С. А. Ермолинского).

3. Две фотографии Булгакова (1935 и 1937 гг.), обе с дарственными надписями Сергею Александровичу от Михаила Афанасьевича.

Эти бесценные вещи никогда не лежали вместе, тем более в книге. Значит, среди обыскивающих была доброжелательная рука, которая помогла сохранить эти бесконечно дорогие для Ермолинского реликвии”[111].

Вот так случайность или действительно что-то иное позволило сохранить эти бесценные вещи. На второй фотографии (сейчас она в Киеве в музее Булгакова) сохранилась следующая дарственная надпись: “Дорогому Сереже Ермолинскому – другу. М. Булгаков. 19.x.1937”.

Мария Артемьевна почему-то не знала о существовании и второй фотографии, которая была с дарственной надписью Булгакова. Она утверждала, что у них в доме не было подобных фотографий. То, что обращение к Ермолинскому “Дорогой Сережа” повторяется многократно, это видно по письмам и надписям на книгах, которые приводятся в книге С. Ермолинского “О времени, о Булгакове и о себе”.

Но есть подпись, которая все ставит на свои места, – она перекликается с той, которая была сделана в октябре 1935 года. На книге, арестованной НКВД, написано: “Дорогому другу – Сереже Ермолинскому. Сохрани обо мне память! Вот эти несчастные «Роковые яйца». Твой искренний М. Булгаков. Москва. 4.iv.1935 г.”.

Это 1935 год. Апрель. Булгаков обращается к нему на “ты”. “Дорогому другу”. Называет его так же, как и на фотографии, – Сережей.

Когда у Ермолинского и Татьяны Александровны появился свой дом, Елена Сергеевна приходила к ним в гости, писала им открытки и письма. “Ей было уже больше семидесяти лет, – вспоминал в книге Ермолинский, – но она была привлекательна, как всегда, как прежде, и, не преувеличивая, скажу, – молода! Когда жизнь ее сказочно переменилась, она жила уже не на улице Фурманова, а в новой, небольшой, очень уютной квартире на Суворовском бульваре, у Никитских ворот. Огромный портрет его (М. А. Булгакова. – Н. Г.) в овальной раме, сделанный по фотографии, лишь в общих чертах напоминал его образ, но этот образ оживал в ее рассказах. Она с живостью передавала его юмор, его интонации. Она оставалась все той же Леной, но она необыкновенно раскрылась. Его смерть была неподдельным, охватывающим всю ее горем. Не утратой, не потерей, не вдовьей печалью, а именно горем. И оно было такой силой, что не придавило ее, а напротив – пробудило к жизни!” Книгу о М. А. Булгакове Ермолинский закончил словами, обращенными к Елене Сергеевне: “Я служил ей всем, чем мог. Мой неотягчающий долг”. Она умерла в 1970 году и была захоронена на Новодевичьем кладбище в одной могиле с Булгаковым.