Пифагор - Игорь Суриков

Далее, специально указывается, что именно Пифагор своим выступлением в кротонском народном собрании переломил ход обсуждения вопроса, пойти ли на уступки сибаритам или же принять бой, несмотря на перевес противника в силах. А армию Кротона в войне возглавил не кто иной, как пифагореец Милон — знаменитейший борец, о котором мы уже рассказывали. Не случайно он, сильнейший человек тогдашнего греческого мира, решил даже в битве уподобиться сильнейшему из мифических героев — Гераклу.

Названная Диодором численность войск у двух враждующих сторон — 300 тысяч у сибаритов, 100 тысяч у кротонцев — разумеется, чудовищно преувеличена. Не могло в греческом полисном мире архаической эпохи быть таких огромных армий. Как минимум раз в десять эти цифры стоило бы убавить. Но, видимо, кротонцев действительно было меньше (хотя, наверное, все-таки не в три раза), и тем не менее они нанесли противнику полное, сокрушительное поражение. А те, в сущности, не смогли оказать никакого сопротивления. Причины такого исхода в общем виде вполне ясны: хваленая пифагорейская дисциплина кротонских воинов оказалась противопоставлена распущенности самоуверенных сибаритов.

Результат войны конечно же прогремел по всей Элладе. Еще бы: сошлись в схватке два полиса, считавшихся более или менее равными, а закончилось дело тем, чего обычно не бывало: один из городов не просто одержал победу над другим (с последующим заключением мирного договора, наложением контрибуции, территориальными уступками и т. п.), а совершенно разгромил его, стер с лица земли.

Сибарис прекратил свое существование и никогда уже больше не возродился. Те немногие из его жителей, которые сумели уцелеть в конфликте, стали скитальцами без отечества и окончили жизнь на чужбине. А место, где некогда стоял славный город, несколько десятилетий находилось в запустении. Лишь в середине V века до н. э. там возникло новое поселение — колония Фурии. Но к прежнему Сибарису оно не имело отношения.

Итак, пифагорейцы показали: при надобности они способны быть крайне жестокими, беспощадными. Тех, кто не хочет соблюдать их заветы, они готовы попросту «стереть в порошок». В случае с Сибарисом их утрированный гуманизм как будто куда-то подевался. Да, конечно, вступиться за неповинных изгнанников — дело благое (хотя, кстати, в этой ситуации заступничество обусловливалось в первую очередь тем, что изгнанники, богатые и знатные, были для пифагорейцев «своими»). Но вести по такому поводу тотальную войну, руководствуясь правилом «Пленных не брать!», — это уже, кажется, слишком!..

События, о которых идет речь, развертывались лет через двадцать после того, как Пифагор прибыл в Южную Италию. Его содружество было уже воистину крупной силой, которая могла позволить себе многое. И эту свою мощь, обусловленную как внутренней сплоченностью, так и особым образом жизни, пифагорейцы, безусловно, ощущали. А после войны против Сибариса ее почувствовали и прочие греки. Однако, думается, именно эта война парадоксальным образом стала первым «грозным звоночком». Она продемонстрировала, что пифагорейский режим явно превращается в идеократию. С принципами, свойственными любой идеократии: кто не с нами — тот против нас, он — враг, а врага, который не сдается, как известно, уничтожают.

Подобное нарастание жесткости рано или поздно не могло не привести к недовольству и даже протесту. Именно так и получилось. Причем взрыв недовольства вылился в полномасштабное восстание против общины пифагорейцев и Пифагора лично. У одного античного автора есть интересное упоминание: «Пифагорейцам он (Пифагор. — И. С.) предсказал восстание, которое действительно произошло, поэтому он и уехал заранее в Метапонт, никем не замеченный» (Аполлоний. Чудесные рассказы. 6). Тут подобная предусмотрительность, разумеется, подана как очередное проявление божественной прозорливости нашего героя. Но, наверное, не нужно было быть пророком для того, чтобы предвидеть подобное развитие событий; достаточно было обычной наблюдательности, дабы почувствовать: что-то пошло не так и дело может кончиться плохо.

Известно имя вождя направленного против пифагорейцев мятежа. Им являлся некто Килон, богатый и знатный кротонец. Небезынтересна предшествующая судьба этого человека. Вначале он сам хотел вступить в пифагорейский союз и некоторое время был «кандидатом» в его члены. Однако не прошел испытаний и был извержен последователями Пифагора из своей среды. Это подобным «изгоям» пифагорейцы при жизни ставили надгробные памятники, считая таких людей как бы больше уже и не существующими, прекращая с ними всякое общение, просто не замечая их. Можно понять, что Килон был крайне озлоблен, что наверняка и подтолкнуло его к организации заговора.

Мы переходим к очень сложному кругу вопросов (можно сказать, запутанному клубку) — об этом самом антипифагорейском восстании и разгроме кружка, о последних днях жизни самого Пифагора. Здесь очень много неясного и противоречивого, как мы сейчас увидим, разбирая соответствующие свидетельства источников.

«Погиб Пифагор вот каким образом. Он заседал со своими ближними в доме Милона, когда случилось, что кто-то из не допущенных в их общество, позавидовав, поджег этот дом (а иные уверяют, будто это сделали сами кротонцы, остерегаясь грозящей им тирании). Пифагора схватили, когда он выходил, — перед ним оказался огород, весь в бобах, и он остановился. "Лучше смерть, чем потоптать их, — сказал он, — лучше смерть, чем прослыть пустословом". Здесь его настигли и зарезали; здесь погибла и большая часть его учеников, человек до сорока; спаслись лишь немногие, в том числе Архипп Тарентский и Лисид… Впрочем, Дикеарх утверждает, что Пифагор умер беглецом в метапонтском святилище Муз, сорок лет ничего не евши; и Гераклид… рассказывает, будто, похоронив Ферекида на Делосе, Пифагор воротился в Италию, застал там Килона Кротонского за пышным пиршеством и, не желая это пережить, бежал в Метапонт и умер от голодания. А Гермипп рассказывает, что была война между акрагантяна-ми и сиракузянами и Пифагор с ближними выступил во главе акрагантян, а когда началось бегство, он попытался обогнуть стороной бобовое поле и тут был убит сиракузянами; остальные же его ученики, человек до тридцати пяти, погибли при пожаре в Таренте, где они собирались выступить против государственных властей» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. VIII. 39—40).

Занятная же перед нами вырисовывается картина! Налицо целый ряд версий (всего их тут представлено четыре), резко отличающихся друг от друга, хотя и имеющих некоторые черты сходства. Какая же из версий ближе к истине? Попробуем проанализировать их и сопоставить друг с другом.

Версия первая, приводимая без ссылки на источник: Пифагор гибнет в Кротоне, в результате того, что некий враг (это, разумеется, Килон, но имя его не названо) поджигает дом Милона, перед тем, видимо, окружив его своими вооруженными сторонниками. Тогда же происходит и разгром пифагорейского кружка. Эта версия напоминает красивую легенду, с такими анекдотичного характера подробностями, как, например, та, что философ хотя и имел возможность спастись, но не пожелал нарушить собственное предписание («прослыть пустословом»), потоптав священные для пифагорейцев бобы. Кроме того, имеются хронологические несообразности. Так, названы два спасшихся пифагорейца. Один из них — Ли-сид — не был современником Пифагора, а жил более столетия спустя, в IV веке до н. э. А под другим — «Архиппом Тарентским» — имеется в виду, судя по всему, Архит Тарентский. Это тоже пифагореец, причем один из самых знаменитых (в последней главе этой книги о нем еще будет говориться), но опять-таки не являвшийся непосредственным учеником Пифагора; время его жизни также падает на IV век до н. э. Делаем вывод: перед нами крайне малодостоверный рассказ.