Спутники Волкодава - Павел Молитвин

— Смыть кровь и приготовиться к службе. На ней мы помянем безвинно убиенную и возблагодарим Богиню за то, что она явила нам носительницу дара, — тихо произнес старик, складывая ладони в знак скорби.

— И это все, что мы можем сделать? — спросил неслышно появившийся в келье вслед за служкой Бейраф.

— Да. Ты помнишь наш разговор?

— Помню, отец мой. Помню и твое предостережение и поражаюсь твоей прозорливости! Если бы ты не предупредил Фарафангала о том, что избранницу, возможно, попытаются убить, и не просил его самолично проследить за ее безопасностью, нас бы сейчас из-за этого горе-стрелка уже волокли в шадские застенки, — взволнованно проговорил молодой жрец, склоняясь перед стариком в низком поклоне.

Ракобс чуть заметно кивнул. Он хорошо представлял себе центральный зал храма. Стреляли, скорее всего, с дальней галереи, надо думать, из маленького арбалета, которым любят пользоваться наемные убийцы. А наконечник арбалетного болта для верности смазали быстродействующим ядом. Старик почувствовал болезненный укол в сердце и внутренним зрением увидел, как опускается на холодные плиты пола юная рабыня. Ему на мгновение стало нехорошо, будто это в его изношенное тело вонзилась стрела убийцы, — что толку предвидеть злодеяние, если не можешь его предотвратить? Что толку молить Богиню о милосердии, если большее, что может она дать обреченному, — это быстрая смерть вместо долгой и мучительной агонии?..

Старик опустил глаза на свои неожиданно задрожавшие пальцы. Да-да, если бы кто-нибудь подслушал эти мысли, они показались бы кощунственными, хотя на самом деле, конечно же, таковыми не были. Ракобс чтил Богиню, как должно чтить Мать Всего Сущего, но давно уже перестал верить в то, что она следит за каждым шагом каждого человека. И уж тем более в то, что, выслушав самую жаркую молитву, она изменит что-либо в мире по слову просящего. Старик ни разу не говорил об этом ни с кем, кроме Аситаха, и маг и советник Иль Харзака вполне разделял его воззрения. Для Ракобса этого было довольно, ибо то понимание мироустройства, которое пришло к нему на старости лет, было трудно втолковать тем, кто придерживался иных взглядов. Трудно, да и не нужно, поскольку оно могло склонить человека легкомысленного к полной утрате веры.

Суть же этого понимания сводилась к тому, что Богиня, создавая ковер мироздания, использовала вместо нитей человеческие жизни и были они такой окраски, фактуры и длины, какая нужна была ей для получения задуманного рисунка. Каким он должен быть и для чего нужен Матери Сущего, людям не дано понять, ибо не открывает Богиня своих целей смертным. Со временем какие-то элементы его становятся вроде бы различимы, но не принимают ли при этом люди изображение глаза за стилизованный ткачом рисунок рыбы? Кто знает? Ведь вот совсем недавно он ломал голову над тем, для чего послан был в этот мир Цурсог-Разрушитель, и, казалось бы, понял. Но чего будет стоить его понимание, когда сотканными окажутся еще двести, триста, четыреста лет Божественного ковра? Да и сейчас, если бы увидел он этот ковер глазами Богини, разве не предстал бы тот перед ним чем-то совсем иным, нежели видится ныне?..

Пример был, конечно, не слишком удачным, но достаточно наглядным. Во всяком случае он отражал убеждение Ракобса, что Богиня использует в своих целях как плохих, так и хороших людей, и душевные свойства их не влияют на то, длинную или короткую, радостную или печальную жизнь им суждено прожить. Воздаяние за добро и зло следовало уже после того, как жизнь-нить вплетена в ковер мироздания, и это была совсем другая тема, о которой Ракобс охотно поговорил бы с Аситахом, но…

— Отец мой, очнись! Ты слышишь меня? — встревоженно спрашивал у задумавшегося старца Бейфар.

— Я слушаю тебя, сын мой, — тихо ответил Ракобс, поднимая на молодого жреца окруженные тысячью мелких морщинок глаза.

— Отец, прости, что беспокою тебя, но Манунг очень расстроен, хотя и старается не показать этого. Он винит себя в том, что не прислушался к твоим словам. Он считает, что должен был отыскать этого стрелка и не допустить убийства.

— Вот как? Но если стражники не смогли его найти, то Манунгу этого тем более не удалось бы сделать. А как бы он поступил, отыскав будущего убийцу? — поинтересовался старик, проявляя несвойственное ему любопытство.

— Он привел бы его к тебе, чтобы ты вразумил не в меру ретивого, как вразумил нас.

— А-а-а… — Ракобс убедился, что служка незаметно покинул келью и произнес: — Успокой Манунга, ему не в чем себя винить. Он никогда бы не нашел этого стрелка. А если бы, на свою беду, случайно натолкнулся на него, то был бы безжалостно убит на месте. Да, сын мой, это был не приверженец Богини и скорее всего не саккаремец. Потрясенные смертью девочки, вы забыли, почему не придали значения моей беседе с Фарафангалом, а тот и вовсе принял меня за выжившего из ума старика. Но об этом, к слову сказать, не забыл служка, ибо это потрясло его больше всего. Ни одному саккаремцу, вельху, арранту или венну, поклоннику Богини, Богов-Близнецов, Морского Старца или любых других богов-созидателей даже в голову не придет мысль осквернить храм. Что может быть хуже, чем пролить кровь в святилище, какому бы божеству в нем ни поклонялись? На такое мог решиться только почитатель Смерти-Мораны, для которого убийство — прежде всего ритуал, дань своему отвратительному божеству, а потом уже средство получения денег.

— Но кому надо было убивать избранницу Богини? — вопросил Бейраф, не на шутку взволнованный и слегка напуганный словами старца.

— Кому? Ну, например, Возлюбленному Ученику Братьев-Близнецов, пославшему сюда Азерги с целью насаждения в Саккареме своей веры. Возможно, Гистунгур, исправно получающий от своих соглядатаев сведения о действиях шадского советника, не одобряя то, что тот намерен совершить с помощью избранницы Богини, решил таким образом расстроить его планы и нанял убийцу, которому храм наш показался самым удобным местом для совершения злодейского дела.

— Отец мой, ты так уверенно говоришь обо всем этом! Тебе воистину ведомо, что убийцу подослал Гистунгур? — спросил молодой жрец, во все глаза глядя на настоятеля.

— Доподлинно мне ничего неизвестно. Но ты знаешь, ко мне иногда заглядывают люди из дворца. Случается, забредают для беседы и заморские гости, и как это часто бывает, многие из них, вопреки первоначальным намерениям, не столько слушают, сколько говорят сами о том, что их волнует. А уж для того, чтобы сопоставить одно с другим и сделать вывод, особых проницательности и прозорливости не требуется. Кстати, у нас при храме вот уже несколько дней живет юноша с такими странными светло-голубыми глазами…

— Его зовут Ульфас. Тот самый, что заботится больше о своей лошади, чем о прохождении очистительных обрядов, ради которых, по его словам, и прибыл сюда, — подсказал Бейраф.

— Его-то я и имел в виду. Так вот, он жаждал поговорить со мной перед отъездом, и сейчас, думается, для этого настало время. Пригласи Ульфаса в мою келью и утешь Манунга. Только не рассказывай ему про Гистунгура, к чему предавать огласке мои домыслы?

— Я позову, отец мой, но Ульфас, кажется, еще не собирается уезжать. Он не завершил еще очищения, и потом ты же распорядился о проведении благодарственной и поминальной службы. Быть может, после нее…