Заметки поклонника святой горы - архимандрит Антонин (Капустин)

собою – самодосадителем, самоискусителем, самопоработителем? Дерзаю думать, что для инока приличнее и безопаснее как можно реже обвинять мир. Но это не отнимает силы у твоей молитвенной песни, умиленный пустынник палестинский! Ты точно был кроме суетного мира; ибо имел в себе непрестанное божественное желание, которое все кругом себя обращает в пустыню, и пел то, что прилично пустыннику и желать, и чувствовать, и мыслить.

Мы доехали до межи, разделяющей владения лаврские от владений святопавловских. На отвесной скале желтого цвета иссечено несколько крестов, по-видимому, очень древних. Вот и весь документ без подписей и без печатей! Не повторяю рассказа об условленной встрече на месте сем двух авв смежных обителей. В житии св. Афанасия, впрочем, об этом не говорится. Далеко под нами в незримой глубине стоит скит Св. Анны, первый между обителями этого рода. Тут же неподалеку и другой скит, Кавсокалийский, и третье отшельническое место – Каруля. Все сии высшие школы подвига устроены в местах диких, трудных и едва доступных путнику. Чтобы ознакомиться с ними, надобно пожить в этой части Горы недели две или и более. А познакомиться стоило бы. Не знаю, удастся ли в другой раз быть здесь. Мне еще не привелось видеть ни одного святогорского отшельника. Боюсь, как бы и не уехать с этим же самым отрицательным приобретением, так мало рекомендующим «поклонника». Особенно желалось бы видеть карульских пещерников, проводящих жизнь поистине дивную и редко кому доступную238. Восточная оконечность Афона до сих пор верна первому образцу афонского подвижничества, оставленному Св. Горе святым Петром, здесь ступившим в первый раз на ее (еще не-) девственную почву, здесь одиноко скитальчески проведшим 53 года, никем не встреченным и никого не встретившим. Со слов жизнеописателя живо рисуется в воображении сей первый святогорец. «Что это за гора? – спросил он корабленников, когда судно, несшее его, остановилось в виду ее и не пошло далее. – Это Афон, – отвечали те. – Ну так напрасно усиливаетесь пройти далее. Это ради меня стало судно». Он сошел на берег, прошел «многи стремнины и частая древеса и пропасти, обрел негде пещеру зело темну» и поселился в ней. Более полувека прожил он так, поддерживаемый в страшном одиночестве тем непрестанным божественным желанием, которое поистине поставило его вне мира. Когда пришло время исхода блаженной души из многострадального тела, Бог послал, в утешение родам грядущим, одного зверолова в стремнины эти. Ловец искал зверя, а попал на человека, «старца густа брадою с главны́ми даже до чресл власами».

«И наш (имярек) тоже залез было на карулю, да не усидел...» Так рассказывал об одном нашем соотчиче другой соотчич, известный на всей Горе своим бесприкрасным красноречием.

Неустрашимый перед зверями, он ужаснулся образа человеческого и побег вспять. Верно, было что-нибудь в отшельнике выработанное пустынею, чего мир суетный не привык видеть! Есть это необычное и в нынешних отшельниках афонских, заставляющее опускаться в землю самый дерзки-скептический взор. Хвала Богу, и честь напрасно унижаемому духу человеческому!

Едва успели мы пересечь последний каменный кряж сходящего к морю Афона, как наступили сумерки. Слабое мерцание луны и чуткий инстинкт животных были потом единственными руководителями нашими по необозримой покатости пустынной, покрытой густым кустарником. Вордунар наш где-то еще наверху разошелся с нами, вероятно, избравши другую, более прямую дорогу. Мы спускались к берегу морскому, казавшемуся, от светлого отражения моря, весьма близким к нам и поминутно нас обманывавшему. Через час такого пути по мнимому надморью мы повернули вправо, вглубь гигантского, до невероятности поразительного, ущелья, спускающегося от самого темени горы множеством скал, стремнин и бездн к морю. В конце его от зимних дождей образовалось песчаное русло, усыпанное глыбами наносного камня – нередко громадного размера. Несколько в стороне от сей «сухой реки», на каменном выступе горы, приютилась обитель Св. Павла Ксиропотамского (ξηρὸς ποταμσς = сухая река). Приветливо смотрели на утомленных путников ее длинные ряды освещенных окон.

Статья IX. Монастырь Св. Павла Дионисиат. Григориат. Симопетра

Св. Гора. 25 авг. 1859.

«Св. Павел»

«Мы соизволили и согласовались с общим мнением, прошением и желанием всех заседающих с нами благоговейнейших монахов и игуменов, собрания на Пасху и на Рождество отставить, сходиться же и делать сбор раз в году на честный праздник Пречистыя Богородицы и Богоматери. Беречь же и ругу до дня того. Итак, предлагаем в означенный праздник приходить проту с тремя учениками, – благоговейнейшему же Афанасию и кафигумену Великой Лавры с двумя, а – монаху Павлу с одним».

Такая заповедь находится в первом известном уставе Св. Горы, времени императора Иоанна Цимисхия, или Чимиски, состоящем из 28 правил и подписанном 58-ю игуменами, коего подлинник (известный: Тр а́гос) хранится в архиве протатском и, к сожалению, никому не показывается. Из него видно, что монах Павел занимал третье место в святогорском чиноначалии, непосредственно за св. Афанасием. Можно думать, что почесть эта относилась собственно к лицу Павла. Ибо он не назван в соборном акте даже игуменом, не подписал его вслед за Афанасием, и в других актах XI века игумен его обители не занимает присвоенного ему места239. Напротив, под актом 1071 г. (хранящемся в Русике) «Михаил монах обители господина Павла» подписался последним. Да и сам Павел (если только он?) под уставом подписался 36-м в ряду других членов собрания. Из всего, что сохранилось в делах и преданиях Св. Горы о св. Павле, видно, что это был человек весьма замечательный как своим характером, так и образованием, так – по всей вероятности – и своим происхождением. Что он был современник св. Афанасия (хотя, по-видимому, старее его), и след<ственно> не сын имп. Михаила Рангави, об этом и спору нет. Но он ли самый был известный Павел Ксиропотамский, издревле вместе с Афанасием причтенный к лику святых и вместе с ним изображенный на стенах собора карейского? Это, полагаю, надобно еще считать в числе вопросов. Мы надеемся возвратиться к сему предмету.

Единственная своим положением, обитель была для нас пока единственною и своим радушием, поистине трогательным. Несмотря на то, что была уже ночь, мы встречены были у ворот монастыря всею полнотою братий с настоятелем во главе ее, при звоне колоколов, который, как мы не замедлили узнать, находится, по выражению старцев, в родстве с русским. Нет нужды говорить, что радушие не кончилось одним приемом, напротив, оно возрастало час от часу по мере ознакомления нашего с братиями. Все