Никто, кроме нас! - Олег Верещагин

«Высотку удержать любой ценой!»

Любой ценой… и, значит,

Лишь так и не иначе,

Что за цена – не нужно объяснять.

В начале было Слово,

И Бог теперь назначит,

Кому насмерть за Родину стоять!

Ну, вот и танки в поле,

И тут мне стало страшно,

Ведь жизнь кончалась этой высотой…

Но только вдруг я понял,

Что жизнь – не так уж важно,

А важно то, что сзади, за тобой!

А сзади берег Волги,

Жена и сын Андрейка,

И мать с отцом стояли у крыльца…

…Был бой не очень долгим:

Что танкам трехлинейка

И семь гранат на двадцать три бойца.

Ах, сколько нас тем летом

Осталось на высотках,

Собой прикрывших Родину свою.

Но нам уже об этом

Никто не скажет в сводках,

Ведь мы погибли в первом же бою.

Еще Гастелло Коля

Не поднял самолета,

И пропасть отделяла от Весны.

Еще не лег Матросов

На жало пулемета…

Была среда – четвертый день войны.

…Злой чечен ползет на берег,

Точит свой кинжал;

Но отец твой старый воин,

Закален в бою…

М. Лермонтов. «Казачья колыбельная песня»

– Ложись! – крикнул Витька Фальк, и я буквально нырнул в канаву.

«Замп, замп!» – сказало что-то перед моим лицом.

Чуть приподняв голову, я увидел торчащие прямо перед носом из земли металлические стрелки – тонкие, длиной в ладонь, с небольшим оперением.

– Ник, помоги-и!

Я вскочил и на секунду замер.

Мне показалось, что станица горит сразу вся. Черный и желтый дым заволакивал ее, как жуткое покрывало. Кое-где металось пламя. Четыре штурмовика поспешно разворачивались на юг – с северо-запада мчалась, быстро вырастая в остроклювый силуэт, серебряная точка.

Два штурмовика были турецкие, старые «Дрэгонфлай», мы в последнее время здорово натренировались различать машины… А еще два – «Су-25».

Грузинские. Но ведь все равно – наши!!!

– Сволочи! – закричал я, вскидывая кулак. – Какие вы сволочи!

– Ник, да помоги же!

Витька, стоя на колене рядом с Нинкой Пашутиной, девчонкой, которая ехала с нами на телеге, что-то делал. Во все стороны брызгало красное. Подальше лежала сама опрокинутая телега (молоко разлилось), убитая Звездочка – лошадь, она вся была изорвана в кровавые клочья. Игорь Николаевич, который на этот раз ехал с нами, бежал по дороге, тряс своей палкой и что-то кричал, кричал…

…Нинка умерла раньше, чем я подбежал. Одна стрелка разорвала ей шею, еще две пробили живот, четвертая вошла точно между ног. Я увидел все это, увидел мокрое от крови лицо Витьки, его перекошенный рот – и сел на дорогу…

…Упорную бомбили со злости, пришлась под крыло. Это мы поняли только потом. Конечно, наши зенитчики не могли отогнать штурмовики. Расчет счетверенного КПВТ – двое пацанов по шестнадцать лет – погиб на месте. Зушку обкидало со всех сторон осколками, чудом никто не пострадал. К счастью, и дом-то сгорел всего один, жуткий дымище валил в основном от фосфорных бомб.

Кроме Нинки и ребят-зенитчиков, погибли еще семь человек – три женщины; старик; казак, дядя Сашки Тасоева; двое детей, тоже девочки, игравшие около сгоревшего дома. Наверное, были бы еще убитые – одна бомба упала рядом с нашим «интернатом», там тоже были дети. Но Тонька – та младшая воспиталка, с которой мы два месяца назад вместе тащили младших, – увидев самолеты, успела загнать игравшую малышню в подвал. А сама спуститься не успела – осколки срезали ее, когда она закрывала дверь…

В станице тут и там было полно этих металлических стрелок. Я помню, что, вбежав во двор «интерната», увидел под окном комнатки мамы яблоню. В стволе дерева торчали сразу пять штук – вошедшие глубоко, как молотком заколоченные. Я почему-то сразу обессилел и подумал: «Маму убило!» – но оказалось, что нет, именно та яблонька ее спасла, мама была как раз возле окна.

Хватало и неразорвавшихся бомб. Буквально через час после налета подорвался насмерть десятилетний младший братишка Тезиевых – полез посмотреть, что за цилиндрик валяется возле калитки на огород…

Так я узнал, что такое кассетные и игольчатые бомбы.

Мне объяснили это позже. А тогда, на станичной площади, старшие – по шестнадцать-семнадцать лет – мальчишки из иногородних окружили атамана и начали орать на него, что, если он их не запишет в реестр, то они сами уйдут из станицы, сами найдут оружие, сами…

Шевырев охрип от мата. Потом вытащил какую-то книгу и стал производить запись – по-моему, против всех правил. Было не до этого.

Самое смешное было, что я стоял в толпе и… завидовал парням, которые получали форму, боекомплект и оружие – троим дали «Сайги», троим – «Вепри», одному достался «Егерь». Все под 7,62 на 39…

Это было правда смешно. Я стоял и завидовал. Я – который вчера поджег грузинский «Т-72», бросив гранату прямо в открытый люк.

Дико. Глупо. Но я завидовал.

Потом атаман куда-то уехал и к вечеру вернулся вместе с расчетом «Шилки», обосновавшимся на задах в рощице. «Шилка» была не казачья, с черно-желто-белыми значками и буквами «РНВ» на броне, сами зенитчики – в ярких беретах: белый верх, синие выпушки. Это были алексеевцы, как нам объяснили. Они же сказали, что «МиГ-23» сбил оба турецких «Дрэгонфлая», но грузинские «сушки» выпустили кучу противоракетных ловушек и смогли уйти за линию фронта по складкам местности.

Жаль. Я предпочел бы, чтоб было наоборот… Честное слово.

Мы с Витькой возвращались на двор пешком. Шли и то и дело посматривали на небо. Вспоминать, каким неожиданным и стремительным был тот налет, не хотелось, но глаза сами невольно косили вверх.

– Если бы мне дали – я бы их города и села до основания развалил, – вдруг угрюмо сказал Витька.

Я удивленно посмотрел на него – у моего старого друга никогда не было еще таких ожесточенных глаз.

– Жаль, что мы туда долететь не можем. Ну ничего… Дай срок…

– Вить, – тихо произнес я, – но там же тоже женщины и дети…

– А мне поеб…ть, по х…й мне, веришь, нет?! – яростно сказал он. – Развалил бы, пусть они получат, что их папочки и муженьки нам готовили! Пусть покушают, как это! Развалил бы, рука бы не дрогнула! А ты?! – он схватил меня за плечо, мы остановились. – Ты – нет?!

Я отцепил его руку от своего плеча. Сказал раздельно, глядя ему прямо в глаза:

– Я – нет.

– Ну и пошел ты! – крикнул он и, толкнув меня обеими руками в грудь, почти побежал по дороге.