Никто, кроме нас! - Олег Верещагин

* * *

Атаман Громов налил себе в литровую кружку дефицитного кофе. Задумчиво помешал (сахара там не было, но привычка осталась) и вытянул половину кружки. Выдохнул, сказал: «Х-р-шо-о».

Полковник Ботушев бесстрастно наблюдал за действиями своего патрона. Больше в кабинете атамана никого не было. Со стены отслеживал происходящее атаман Бакланов. За окнами – остались решетки и открытые металлические ставни – горел магазин «Суперхаус». На него упал сбитый зенитчиками «Томагавк». В принципе было не жалко, так как товары из магазина давно вывезли, а поселиться там, слава богу, никто не успел.

Громов поставил кружку и посторонним голосом сообщил Ботушеву:

– У нас под носом действует неучтенный партизанский отряд. Это уже не война. Это кино «Неуловимые мстители», часть четвертая. Ты не снимал такое?

Полковник ответил таким же посторонним лицом. Потом вкрадчиво поинтересовался:

– А что ты так волнуешься? Ну, действует. Ну, отряд. Ну и что? Они же не нас бьют, а амеросов. Хай им добра по самые шульни.

– Сегодня не нас. А завтра? – прищурился Громов. – А если это второй батька Махно? И вообще, разведка хренова, тебя, как мой внук говорит, не напрягает, что ты ни хера не знаешь про какую-то воинскую часть?

Ботушев засунул в рот кончик уса. Погрыз его. Выплюнул, явно неудовлетворенный вкусовыми качествами прокуренных волос. И вдруг выдал:

– Слушай… Ты вот говоришь – часть четвертая… А я вот сейчас подумал… А если это действительно пацаны?

Громов даже отшатнулся на стуле. Усмехнулся:

– Да ну!..

Ботушев покачал головой:

– Смейся не смейся, а кто нам обеспечивает из Элисты семьдесят процентов сведений? Группа «Русский джедай». Старшему шестнадцать, младшим по десять лет. Что, не так? А кто под Новороссийском партизанил с начала войны? Отряд имени Вити Новицкого…[19]Двадцать пять человек, от двенадцати до пятнадцати… Кто у тебя связью по нашим местам заведует? «Всадник С Головой», а ему…

– Тихо, об этом не будем, – атаман поднял руку. – Я все это знаю. Знаю, знаю, знаю и даже понимаю. Потому что подобрать, грубо говоря, автомат и начать палить во врага может любой. И сведения собирать может любой. Любой, у кого храбрости и ума хватает. Но тут-то – совсем другое! Совсем!!! Ты читал, как они ударную группу амеросов отделали? – В голосе атамана послышалось искреннее возмущение.

– Слушай, – не выдержал Ботушев, – ну впечатление такое, что амеросы тебе родственники!

Громов побагровел.

– Ты… ты вот что! Ты не того! Эта группа утопила весь Черноморский флот без особого напряжения! А тут – крейсер и эсминец уволокли в Трабзон чиниться, у них даже хода своего не было. На авианосце сгорел самолет и еще какие-то повреждения. И еще трем кораблям снарядами с крейсера, которые при пожаре разлетались, тоже нанесены повреждения, но мелкие. Диверсия, однако, – ехидно сказал он, успокаиваясь.

– Между прочим, пока они «Уиггинс» буксировали – он у них взял и утонул. А «Крэнстон» привели без носа по самую палубную надстройку, – добавил Ботушев. – Последние сведения…

Громов тяжко вздохнул:

– Меня из-за Урала сообщениями уже задолбали: кто там у вас так отличился?! А я им что отвечу?! «Не знаю, братья, воюет кто-то…» Ладно. Пусть. С этим я смириться готов. Но у эсминца в борту дырка была – два на три. Автомобиль пройдет. Это они что – тоже пацаны из рогатки стрельнули?!

– Вот что интересно… – Ботушев бесцельно передвинул на столе бумаги. – Позавчера прилетал Гарба. У них в отрядах какой-то пламенный юродивый объявился. Ходит и распространяет воинственно-патриотические слухи об ангелах господних, которые на его глазах сожгли небесным огнем американские корабли. Абхазы верят… Кто некрещеный был – массово крестятся, даже грузинам на ту сторону кричат, что они против бога идут… Ну ладно, я пойду?

– Иди, – Громов кивнул. Глядя в пустую кружку, пробормотал: – Ангелы господни… хм.

* * *

Фронт стал отползать 17 июля.

Конечно, никто нам не сообщал об этом персонально. Но это стало ясно очень быстро – по тому, как приближалась непрерывная стрельба, как в одну сторону усилился поток частей, а в другую – раненых…

Увеличив силы до двухсот двадцати тысяч (против сорока двух тысяч защитников), имея многократное превосходство в бронетехнике и авиации и значительное – в артиллерии, «миротворцы» начали теснить Южный фронт…

И этот самый фронт оказался в тридцати двух километрах от Упорной. Что тут еще сказать?

Утро 20 июля было ненастным, дул со страшной силой горячий ветер, нес тучи пыли, по временам разражался теплым дождем, смешанным с грязью. Еще ночью возле станицы сели несколько «Ми-8» и два «Ми-24»; их экипажи были совершенно остервенелыми и чернейшим матом ругали погоду.

Работ никаких не было. Наверное, можно было что-то делать, но в горячем взвихренном воздухе прямо-таки разливалось что-то нехорошее. Мы сидели под защитой наспех затянутых пленкой стогов. Тимка, держа на коленях гитару, морщился от пыли, наигрывал и напевал печальное:

Друзей не обманывают —

Их предают…

А зори туманные

Как прежде встают…

Конь вороной

По полю бежит,

Берег мой родной

Далеко лежит.

Друзей не теряют —

О них забывают…

И ветры прощальные

В душе умирают…

Мы хором подхватили – настроение вполне соответствовало:

Эх, конь вороной

По полю бежит,

Берег мой родной

Далеко лежит…

Берег мой родной

Далеко лежит…

Зори туманные,

Ветры прощальные…

Где вы, друзья мои?

Я всех потерял…[20]

Мимо стогов быстрым шагом прошли, пряча лица от ветра, Шевырев и несколько офицеров – и казачьих, и ополченческих. Остановились – то ли не обращая внимания на нас, то ли просто не замечая.

– В общем, так, атаман, – сказал алексеевский надсотник, – уводи людей. К вечеру тут будут турки.

– Кого и как я уведу? – буркнул Шевырев и грянул нагайкой по голенищу сапога. – Куда? Что мы жрать будем?

– Да пойми ты, пень, – у надсотника было совсем молодое лицо, все в горелом порохе, – они всех вырежут. А мы их больше не удержим. И полк наш почти весь отрезан, и два кубанских полка… Дырка во фронте, сориентируются они – и пипец.

– Ну вертушки-то у вас на что?! – заорал Шевырев. – У меня одних беженцев почти пятьсот человек! И не мужики, а сопляки! Или их бросить?! Нет, ты скажи – бросить?!