Не смей меня... хотеть - Мария Зайцева

из моих рук, и я бессмысленно сжимаю пустые пальцы, пытаясь удержать, заставить остаться…

Горечь во рту вместо сладкой мятности ее поцелуя, боль во всем теле, в голове, в сбитых костяшках рук, в сердце. Там сильнее всего.

Боль от потери. От чего-то такого, что только что было твоим. А на самом деле не было.

Я моргаю, рычу от злобы и боли, бью кулаком пустое место, где только что была Радужка, и… Просыпаюсь.

Рывком сажусь на кровати, тут же валюсь обратно на смятую, мокрую от пота подушку, скриплю зубами, чтоб не застонать в голос.

Это сон. Это все гребанный сон. А реальность… Реальность, она, сука, другая.

И в ней нет нашего с Радужкой разговора-прелюдии, да и не было никогда. И нет нашего сладкого поцелуя. И ощущения ее тонких запястий в моей лапе.

Этого тоже никогда не было.

Я закрываю глаза, пытаясь отрешиться от этой реальности, которая мне вообще не нравится теперь.

Раньше нравилась.

А теперь нет.

Что, блять, произошло? За что мне все это дерьмо?

— Виталь… — мягкий, воркующий голосок хзаставляет распахнуть ресницы и , сквозь резь в глазах,  уставиться на знакомое лицо. Эта… Как ее… Вика? Вита? Не помню… Какого хера она тут, в моей постели?

— Ты какого?.. — голос лажает, по крупному прям, потому фразу не договариваю.

Но девчонка понимает, улыбается:

— Ты же сам позвал… Ну, вчера, после гонки… И после того, как мы в машине…

Тут она опускает глазки, типа, стыдливо, и меня эти ужимки в хорошую девочку бесят.

Не помню вообще ничего.

После гонки , так и не словив привычного адреналинового кайфа, я опять нажрался. И, наверно, она была самой настойчивой из всех девок, что крутились рядом.

Вот и словила бессознательное и от того беспомощное против всякого рода диверсий тело.

Ну да,  Немого же,  периодически меня, ужратого, таскавшего со всех этих афтепати, не было. Он, предатель, теперь вообще там не появляется. Как связался с принцессой Федотовой, так и все. Был пацан и нет пацана…

А про других моих приятелей и вспоминать нет смысла. Во-первых, они никогда и не помогали, не подставляли плечо, вытаскивая из дерьма, а во-вторых, их бы кто вытащил сначала.

Лексус еще в больнице после сотряса, который ему обеспечил Немой две недели назад, да и потом ему еще долго будет не до гонок, потому что что-то там у его папаши случилось, говорят, у банка лицензию отозвали, филиалы закрываются…

Не факт, что вообще в универ вернется.

А Вилок в дурке после передоза и феерического выступления. Это каким же надо быть дебилом, чтоб прихватить принцессу Федотову, про которую только дурак не знает, кто у нее папа и братишки. Я лично знаю, а потому все это время позволял себе только невинные подколки. Я же не самоубийца, типа Немого? Это он у нас полностью отмороженный…

Так что спасать меня было некому, вот эта Вика ( Вита?) и прихватила, похоже…

А я и не помню.

Я вообще в последнее время дурак редкий, беспамятный.

Потому что память  — это больно.

Лежу с закрытыми глазами, изо всех сил надеясь, что она как-нибудь поймет, что надо сваливать, и уйдет. Все тело простреливает болью разной степени интенсивности, хочется просто взять и сдохнуть. И , желательно, в одиночестве. А еще лучше заснуть и увидеть во сне Радужку. И хоть чуть-чуть побыть счастливым.

Но Вика не обладает телекинезом, и мысли читать нихера не умеет.

Ощущаю, как холодные пальцы скользят по груди,  потом ниже… И обхватывают еще не угомонившийся после радужного сна стояк.

— Ого… — восхищается она, наверно, думая, что это по ее поводу.  Я хочу ее оттолкнуть, почему-то мерзко, хотя раньше посчитал бы это неплохим утренним бонусом.

Но тело ломает, я вчера, похоже, не только трахался и гонял, но еще и дрался. Опять.

Теплые губы обхватывают стояк, и я расслабляюсь.

Закрываю глаза и представляю на месте этой девчонки Радужку. Это она раскрывает губки и аккуратно касается меня, стыдливо, без наигранности. Но с интересом, таким невинным и порочным. И с желанием. Ее радужные волосы, на которые я очень серьезно залипаю все время, собраны в пучок, а нежная кожа члена ощущает холод сережки пирсинга. Вверх и вниз… Да, девочка… Да…

Главное, глаза не открывать. И не обращать внимания на дикую боль в сердце. И не думать, какой же я мудак, своими руками все разрушивший. Без возможности восстановления.

Она ходит теперь мимо и в упор меня не видит…

И ни одного шанса на другое.

Ни одного.

Только сны остаются, издевательские, слакдие, радужные.

Как наказание мне за слабость и мудачизм.

Никогда не думал, что так будет со мной.

Но так есть.

И ничего не изменить, потому и больно.

Бонус 2

Горелый

Новые родственники — это всегда стресс.

Учитывая , сколько в его жизни уже было стрессов, то еще один — фигня делов, как сказал бы сын Захар.

Сам Горелый, отличающийся еще меньшей разговорчивостью, чем его сын, никак не комментирует новую для себя ситуацию.

Очень новую и неожиданную.

То, что его парнишка решил жениться, он, конечно, знает. Еще сидел когда, получил информацию.

Захар сам написал,  коротко, в одно предложение.

Горелый прочитал, задумчиво кивнул, отправил такой же лаконичный ответ. Знак вопроса.

Получил в смс дату. Прикинул.

Еще не скоро. Он успеет выйти и даже дела кое-какие поделать. Серьезные.

У него там, на воле, бизнес. Сейчас этот бизнес на плечах партнера, который регулярно перечисляет долю Горелого на оффшорный счет, оставляя малую часть на жизнь Захару.

Но дело долго не может стоять, наступает стагнация. Так что, после выхода, будет море работы.

Горелый понимал это и изо всех сил настраивался на правильное распределение сил и эмоций.

Сначала — к сыну.

Посмотреть на него, вырос, наверно. Он фотки присылал, конечно, а вот приезжал последний раз еще год назад.

Горелый заценил разворот плеч и тяжелый дедовский взгляд. Вырос волчонок. Стал полноценным волчарой. Серьезным, еще не матерым, но таким, что сразу понятно: шутить тут никто не будет.

Горелый с легкой ноткой ностальгии вспомнил себя такого.

Он тогда взял первое место по России в своем весе и возрастной группе. Отец радовался. Не показывал, конечно, Гореловы вообще на эмоции скупы, но взгляд выдавал.

После он на него никогда так не смотрел. Повода не было.

Горелый не особенно любил вспоминать то, что