Владыка мира - Алекс Ратерфорд

Суфий отпустил его и снова откинулся назад. Салим закрыл глаза, и в его воображении сама собой нарисовалась картина: он сам сидит на сверкающем престоле, вассалы и военачальники оказывают ему знаки почтения. Именно этого он хочет – быть следующим падишахом Моголов. Какие бы сомнения мать ни вселила в него, все они сейчас растворились в великолепном видении, открывшемся перед ним. Прежде всего он – могол, и он будет достоин своего правопреемства. Он должен отринуть невзгоды и неуверенность, которая мучила его, и – пусть он еще так юн – научиться быть мужчиной. Суфий прав. Завоевать любовь и уважение отца можно было, доказав, что достоин обладать властью…

Тихий старческий вздох прервал размышления Салима.

– Я утомился. Сейчас тебе пора идти, но я полагаю, что дал тебе успокоение и надежду.

Салим попытался найти слова благодарности, но чувства словно душили его.

– Ты и вправду велик, – справился он наконец с собой. – Я понимаю теперь, почему мой отец так тебя чтит.

– Я лишь простой служитель Всевышнего, старающийся предугадать его промысел и человеческую судьбу. Мне повезло прожить тихую и мирную жизнь. Не таков твой удел. Ты станешь великим правителем, но я не завидую ни твоей жизни, ни славе твоей.

Салим был в прекрасном расположении духа, подходя к воротам в Фахтепур-Сикри со стороны Агры. Охота этим ранним утром выдалась на славу, и его ловчие птицы поработали очень хорошо, налетая в бледном свете раннего утра на голубей и крыс. И что еще отраднее, несколько недель спустя он будет сопровождать своего отца в долгой охотничьей экспедиции. Охотничьи леопарды Акбара с украшенными драгоценными камнями ошейниками и бархатными повязками на глазах скоро будут готовы отправиться с ними в своих покрытых парчой плетеных клетках; также свои последние приготовления завершали сотни ловчих.

Салиму было очень лестно, что отец пригласил именно его, предпочтя остальным братьям. Все эти восемь месяцев, начиная с его ночного визита к шейху Салиму Чишти, он делал так, как сказал ему суфий, наблюдая за ежедневным ритуалом своего отца при каждой возможности, – от появлений на рассвете перед народом до ежедневных приемов, где, окруженный своими придворными и вооруженными стражами, отец принимал прошения и отправлял правосудие. Слова суфия вселили в него веру в то, что, как бы ни сложились обстоятельства, однажды это станет и его обязанностями. Салим начал меньше волноваться о том, что подумает о нем его отец, и больше сосредоточился на том, что означало править людьми. Как суфий и предсказывал, тем самым он заслужил немного больше расположения своего отца. Если бы только Абуль Фазл пореже стоял рядом с ними, делая записи в своих книгах и шепча Акбару на ухо… Но он пользовался у отца неизменным уважением. В чем бы ни заключалась проблема, Абуль Фазл в своей извечной манере облекал ее в цветистые фразы, ловко уходя от острых стрел критики в адрес отца, в отличие от многих других, которые не соответствовали строгим представлениям Акбара. Именно с подачи Абуль Фазла отец часто просил, чтобы Салим покинул встречи, утверждая, что серьезность обсуждаемого вопроса требует ограничить круг присутствующих только теми, кого он непосредственно касается. Салим также подозревал, что Абуль Фазл стоял за отстранением его от посещения любых заседаний военного совета, что его очень огорчало…

– Защитите светлейшего принца! Хватайте тех людей!

Внезапные крики главы стражи Салима встряхнули его и отвлекли от раздумий. Почти в тот же миг человек в потрепанной темно-коричневой одежде бросился наперерез лошади Салима, которая от испуга шарахнулась в сторону. Юноша натянул поводья, чтобы удержать ее, изо всех сил стараясь успеть достать меч из ножен. Прямо позади себя он слышал, как заржал конь его горчи и как тот, бормоча проклятия, пытается с ним справиться. Почти сразу же второй человек – в странных одеждах, с мечом в одной руке и кинжалом в другой – побежал вслед за первым, изрыгая в крике слова на непонятном Салиму языке.

Первый человек, уже почти задыхаясь, преследуемый вторым, юркнул в узкий грязный проулок между двумя рядами кирпичных зданий. Четверо стражников Салима уже спрыгнули с седел и мчались за этими двумя – проход был слишком узким для лошадей. Несколько минут спустя сын падишаха услышал громкие крики и вопли. Вскоре появились два преступника – их вывели из переулка стражники, подгоняя в спину мечами. Второго человека разоружили, и теперь он пребывал в ярости. У первого была до крови рассечена бровь. Стражники явно не успели предотвратить столкновение между ними. Остановив их в нескольких ярдах перед Салимом, стражник поочередно ударил их под колени мечом плашмя, отчего оба распростерлись по земле лицом вниз. Двое других стражников встали над ними в непосредственной близости на случай, если кто-то из них попытается встать.

Теперь, когда их можно было хорошо разглядеть, Салим понял, что человек в темных одеждах – иезуитский священник. Веревка, повязанная на поясе вокруг его худого тела, была истерта, а на ногах, высовывавшихся из-под подола его одежды, были надеты коричневые сандалии на толстой подошве, какие Салим часто видел у иезуитов, посещавших его отца. Но принадлежность другого человека было разгадать не так просто. Салим разглядывал его коренастую, широкоплечую фигуру. Он, очевидно, был также нездешним и вид имел самый что ни на есть причудливый. Его длинные вьющиеся волосы были цвета апельсина – где-то между шафраном и золотом. На нем была короткая, тесно облегающая его кожаная куртка, нижняя часть тела облачена в просторные полосатые штаны, которые заканчивались на середине бедра, подвязанные ярко-бордовыми лентами. Из этого диковинного костюма торчали длинные тощие ноги, одетые в желтые шерстяные чулки тонкой вязки. Одна нога у него была одета в остроконечную черную кожаную туфлю; другая, очевидно, была потеряна в драке в переулке.

– Поставьте их на ноги, – приказал Салим.

Когда стражники притащили этих двоих к его ногам, он наклонился с седла вперед, чтобы получше разглядеть их лица. Иезуит, которого юноша признал, был одним из полудюжины священников, присланных из португальского торгового поселения в Гоа по просьбе Акбара работать вместе с его учеными над переводами некоторых священных книг с латыни на персидский язык. Это был худой, долговязый человек; одну его щеку покрывали гнойные красные прыщи, и даже при том, что их разделяло приблизительно десять футов, Салим чувствовал исходившую от него резкую вонь немытого тела. Для него оставалось загадкой, почему эти иностранцы не посещали бани – хаммамы. Как они сами выносили эту козлиную вонь?

Внешность второго показалась еще более странной, когда он встал. У него была чисто выбрита верхняя губа, но подбородок украшала острая бородка. У него были выпуклые ярко-синие глаза с белесыми ресницами, лицо почти столь же красное, как и волосы, а кончик носа и того ярче. Он стал отряхиваться от пыли.

– Что случилось? – Салим обратился к иезуиту на персидском языке, зная, что он мог, вероятно, им владеть.

Священник вытянулся перед ним.

– Повелитель, этот человек оскорбил мою религию. Он назвал моего владыку Папу Римского багряной блудницей вавилонской… он сказал…