Царственная блудница - Елена Арсеньева

Однако Елизавета еще в 1746 году готова былаее освободить. Императрица уполномочила своего посланника в Польше МихаилаБестужева «наведаться у Линара, не похощет ли он невесту свою, фрейлинуМенгденову, за себя взять, понеже принцесса, при которой она до сего времениудержана была, скончалась, то, чаятельно, и ея фрейлины здесь долее удерживатьне похотели бы, и что скажет, о том бы Бестужев отписал».

Да, это была чисто женская месть!

Увы, увы, увы... Нарцисс не выдержал взятой насебя роли. Он отказался помочь Менгден. Он думал только о том, чтобы удержать усебя драгоценности короны и приданое Юлианы...

Некоторое время царило молчание.

– У меня совершенно не варит голова, –признался грустно д’Эон и широко зевнул. – Нужно поспать. Давайте приляжемхоть на час... я могу спать на любом ковре или даже коврике. Поверьте, всепокажется иначе после сна! Может быть, и придумаем, что делать.

– Я знаю, – вдруг тихо сказала Афоня.

– Что вы можете знать, – пренебрежительнофыркнул Бекетов. – Шли бы спать, в самом деле!

– И впрямь, – согласился Шубин. –Нам всем дух перевести не вредно бы, а тебе, милая, в первую очередь. Помнишь,что лекарь сказывал? Мозготрясение у тебя, пусть легкое, но все же есть... Надоголове дать время отдохнуть.

– Мозготрясение, – обидно фыркнулБекетов, а д’Эон обеспокоенно спросил, что это такое.

– Нет у меня никакого мозготрясения! –яростно закричала Афоня. – И не смейте говорить со мной, будто ясумасшедшая!

– Ох, девка, – вздохнул Шубин. –Сразу видно, что ты в иноземщине жила, порядка не знаешь, как приличествуетсебя девице вести. Мы тут к тебе снисходительны, а ты под ногами мешаешься датолько еще пуще нам все путаешь.

– Но я знаю, знаю, я в самом деле знаю, чтонужно сделать, чтобы добыть эти бумаги! – вскричала Афоня. – Ведь этосамое ценное, что есть сейчас у Линара. Значит, нужно...

– Значит, нужно их у него выкрасть, –сердито сказал Бекетов. – Ага, сунься в посольство! Дальше сада непройдешь, да и то если Брекфест там бегать не будет.

– Прохвост нам не помешает, – усмехнулсяШубин. – А вот в дом не попасть, бумаги не сыскать. Там небось всеперетряхнуть нужно! Тут надо что-то похитрей придумать, но, господа, правкавалер – пришла пора дать отдых голове. И в той, в которой быломозготрясение, – он отечески улыбнулся Афоне, которая в ответ всхлипнула,поняв, что ее никто не станет слушать, – и тем, в которых не было. Все мысегодня устали. В самом деле, соснем часок-другой, а потом я велю, чтоб насподняли. Глядишь, прояснятся умишки, чего-то да надумаем.

– Я уже надумала! – крикнула Афоня.

– Мадемуазель, – простонал д’Эон, –ради всего святого... – И тут рот его разинулся в таком отчаянном зевке,что француз с трудом вернул челюсти на место.

– Довольно! – хлопнул ладонью по столуШубин. – Всем спать.

Слугам уже были даны приказания, кого извнезапных гостей в какой комнате обширного чулковского дома разместить, ид’Эон, который не переставал отчаянно зевать, отправился в отведенный емупокой. Пошел к себе и Алексей Яковлевич Шубин. Афоня тоже двинулась вопочивальню, уныло, небрежным взмахом отстранив от себя пришедшую за нейкамчадалку Татьяну. Бекетов последовал за слугой, убежденный, что глаз несомкнет. Он спросил воды и в большой лохани смыл с себя грязь и пот минувшегодня.

– Ах, кабы в баню сейчас, – пробормоталон, глядя вслед слуге, уносившему лохань.

Однако, конечно, просить в такую пору истопитьбаню было бы жестоко по отношению к людям. Поэтому Никита Афанасьевич сильнорастер по телу воду и решил удовольствоваться этим. Отбросил полотенце ипротянул было руку к обширной ночной рубашке, выданной ему из хозяйских запасовслугою, однако звук приотворившейся двери заставил его насторожиться. Не тратявремени на одевание и не стыдясь своей наготы – да вот чай не девка! – оншагнул вперед, однако, приглядевшись, громко чертыхнулся и схватился-таки зарубаху. Надевать не стал, лишь обмотал вокруг чресл, но счел этого довольным ивозмущенно воззрился в темный, не затронутый отсветами лампадки угол, гдечто-то белело той молочной, лунной белизной, какую приобретает в ночной темнотеобнаженное женское тело.

– Что вам здесь нужно? – неприветливоспросил Никита Афанасьевич. – Решили непременно утомить меня тем, что вамвдруг в голову нынче стукнуло?

Белое пятно вздохнуло, словно усмехнулось,правда, смех этот был невесел и более походил на всхлипывание:

– Да нет, это мне в голову не нынче стукнуло,а лишь только я вас увидела. Неужто не догадываетесь, чего нужно мне? Вас.

– Вы, дитя мое, совершенно стыдпотеряли, – буркнул Никита Афанасьевич. – Наши судьбы, а то и жизнина волоске висят, так же как и жизни родителей ваших, а вы тут... а вы тутповесничать решили!

– Повесничать? – возмущенно воскликнулаАфоня (ну кто ж еще кроме нее мог здесь оказаться, да еще в такомвиде?!). – Неужто вы подумали, что мне легко решиться было...

– А не легко, зачем решились? – пробурчалНикита Афанасьевич, размышляя, каким он был дураком, что не впрыгнул сразу врубаху, а теперь как ее надевать? Надо сначала чресла обнажить. Расправить,найти, куда голову, куда руки совать... А она тем временем, девка эта...

Она ведь и наброситься на него запросто может!И что тогда делать?

С мужчинами проще. Когда в былые временаприставали к нему в кадетском корпусе или при дворе любители юношеской красоты,он дрался зверски. За то ему и отомстили, выставив содомитом. Да, тогда оннемало морд раскровянил, а теперь что? Одно дело – драться с этой девчонкойшутливо, и совсем другое – всерьез.

– Про родителей мне говорите, – горьковздохнула Афоня. – Да разве моя в том вина? И что ж теперь, мне живой вмогилу закопаться? Кому оттого легче будет? Они знали, на что шли, ну и я знаю,на что иду. Я готова была за постылого замуж пойти, я готова была, от всегосердца клянусь. Судьба отвела, а для чего – пока не знаю. На горе или счастье?На жизнь или на смерть? Пока спала тут, видела сон, как будто я Снегурка,которая в костер прыгнула. И горит, и плавится вся, и погибает, и рада бывыйти, да кругом пламень. Милый, свет мой, отчаяние мое, что же делать, еслиэтот костер – любовь моя и она меня сжигает? Разве ты не видишь, что нет мнежизни без тебя, что я жизнью заплатить готова за тебя, за счастье с тобой быть?