Когда поёт Флейта Любви - Анна Кривенко

сокрушит ее на месте, но небеса было приветливо-голубыми и ласково щекотали ее ресницы лучами солнца.

— Господи! — прошептала Анита несмело. — Прости меня!..

Это была ее первая молитва за многие месяцы.

— Господи, прости меня, грешницу, — сказала она громче, и сильное чувство сокрушения взорвалось внутри нее. Анита встала на колени и начала рыдать перед Богом.

— Иисус! Прости, что оставила Тебя! Прости, что так сильно согрешила и допустила в сердце непрощение. Господи, прости, что убила Четана!!! Боже! Покарай меня за него!..

На этом она запнулась и просто продолжила всхлипывать, и слезы ручьем стекали по ее бледным щекам.

— Господи! Я обещаю Тебе, что посвящу свою жизнь служению людям до конца своих дней. Боже! Я самая великая грешница на земле! Но Ты умер за грешников, и я принимаю Твое прощение во имя Иисуса Христа! Аминь…

Последние ее слова снова закончились рыданиями, но это были слезы очищения и посвящения души. После молитвы на ноги встал совсем новый человек, человек, смиренный перед Творцом и полностью посвященный Ему…

***

София стояла перед дверью с колотящимся сердцем. Там, в глубине комнаты, находился Хота — ее необычный пациент. Прошло ровно три недели с тех пор, как она спасла его и приютила в этом доме, милостиво предоставленном доктором Фростом. Три недели она усердно ухаживала за ним, делала перевязки, кормила и поила, иногда даже оставаясь на ночь. Свое отсутствие по ночам в поместье объясняла помощью доктору Фросту, и ей никто не препятствовал.

Но с Хотой не складывалось. Из-за сильного стыда перед ним, она совершенно не пыталась с ним заговаривать и даже избегала смотреть ему в глаза. Просто делала свою работу. Хотя неловких ситуаций было миллион, ведь ей приходилось ежедневно перевязывать его рану, но она старалась твердить себе, что она просто медсестра, а он — просто пациент.

Несколько раз он сам заговаривал с ней, но всегда спрашивал только одно — известно ли что-либо о его друге. Она отвечала, что ничего не знает, и на этом их общение заканчивалось. Индеец тоже держал дистанцию. Впрочем, это было естественно. Возможно, после их прошлых недоразумений он побаивался, что София снова может наброситься на него…

От этой мысли девушке становилось еще более ужасно, и она огорченно трясла головой.

Нет! Не хочу! Как же это мучительно!

И вот сейчас, снова стоя перед массивной деревянной дверью, София всё не решалась войти в комнату. Однако через несколько мгновений пересилила себя и решительно толкнула ее рукой.

Был уже вечер, и комнате было темно. Хота спал, поэтому София старалась двигаться бесшумно. Она зажгла свечу и поставила на стол пиалу с лекарством. Парень не проснулся, хотя обычно был очень чутким и реагировал на малейшее движение, поэтому девушка не знала, как же ей поступить: разбудить его или же подождать, пока он проснется сам? А может, вообще уйти? Ей надоело находиться в жутком напряжении! Но… нет, уходить нельзя. Он должен принять лекарство!

София долго колебалась, но потом все-таки осторожно присела на стул, стоящий прямо у изголовья кровати.

Во сне лицо Хоты казалось очень умиротворенным. За три недели, проведенные взаперти, его кожа немного посветлела. Возможно, это просвечивалась болезненная бледность, но от этого его черты начали казать не такими уж и индейскими. Если бы не амулеты на шее и не потрясающая длина волос, он мог бы с легкостью сойти и за белого загорелого человека.

Но кто же он все-таки? Кто из его родителей индеец? Жил ли он когда-либо среди белых людей?

Софии на самом деле хотелось задать ему тысячу вопросов, но она не смела. Слишком многое она успела с ним натворить. Всякий раз, как перед ее глазами вспыхивали сцены, где она ласково проводит по его волосам, крепко прижимает его к себе и приговаривает сладким голосом, ей становилось так плохо и так невыносимо стыдно, что хотелось провалиться сквозь землю, сбежать на край света или исчезнуть с глаз долой.

И вот сейчас, смотря на него, София в очередной раз печально констатировала факт, что она навсегда будет в его глазах просто бесстыдной белой женщиной. Правда, она надеялась, что нынешнее ее благоразумное поведение хотя бы немного реабилитирует ее в глазах парня, но на это можно было, пожалуй, не рассчитывать: Хота относился к ней все это время довольно холодно и попыток сблизиться не предпринимал.

София вдруг подумала о полной бессмысленности своей жизни. Ей так хотелось настоящей свободы! Жаль, что она не родилась мужчиной! Тогда она могла бы совершенно беспрепятственно путешествовать по дикой прерии и покорять новые земли, наблюдать за уникальной жизнью диких животных и общаться с теми, с кем ей хотелось, например… с индейцами!

Девушка покосилось на спящего Хоту. Если бы она была мужчиной, они бы с Хотой могли стать братьями и даже вместе жить на просторах бескрайней прерии. Но… она — просто никчемная женщина, к тому же, распутница в глазах этого дикого парня, поэтому ей не светит ровным счетом ничего! Софии стало так жаль себя, что ее подбородок дрогнул, и предательские слезы начали собираться в уголках глаз. Ей пришлось до острой боли впиться ногтями себе в ладони, чтобы позорно не разреветься.

Все, что ей остается — сидеть взаперти и ждать, пока ее не выдадут замуж за кого-нибудь «маменькиного сынка» или «дедугана» — в зависимости от того, кто окажется более выгодной партией в глазах старших родственников. Из груди ее вырвался один единственный всхлип, но она тут же испуганно закрыла рот рукой и замерла. Хота не шевелился, и даже дыхание его не участилось, поэтому София смогла немного расслабиться.

— Ты счастливчик, — почти беззвучно прошептала она, — и я желаю тебе всего хорошего. Прости, что вела себя неприлично. Я просто не совсем понимала, кто ты…

София запнулась, и новая порция слез попыталась взять штурмом ее глаза.

— У меня нет будущего! Все вокруг презирают меня. Даже ты презираешь меня…

Слезы все-таки прорвались и затуманили ей зрение, и София умолкла. Резко навалилась жуткая, даже болезненная слабость. Девушке нестерпимо захотелось прилечь, и она бездумно опустилась на колени перед кроватью, уронила руки на край постели и положила на них голову. Ее одолела настолько жуткая усталость (хотя разум еще пытался взывать к благоразумию, требуя тотчас же подняться обратно на стул), что уже через минуту она погрузилась в беспокойный сон.

Хота осторожно приоткрыл глаза. В последние полчаса он усердно делал вид, что спит. На самом деле он проснулся сразу же, как София вошла в