Кириньяга. Килиманджаро - Майк Резник

– Нельзя так говорить, Ндеми, – предостерег я его. – Особенно сейчас, когда я вижу, что мои старания принесли плоды, а твои таланты как рассказчика историй рано или поздно превзойдут мои. Ты станешь великим мундумугу, просто позволь мне направлять тебя.

– Кориба, я тебя люблю и уважаю не меньше, чем собственного отца, – ответил он. – Я всегда тебя слушал и пытался научиться у тебя, и я буду продолжать это, если ты мне позволишь. Однако ты не можешь быть единственным источником знаний. Я хочу также узнать то, чему способен меня научить твой компьютер.

– Когда я решу, что ты готов.

– Я уже готов.

– Нет.

На лице его отображалась колоссальная внутренняя битва, и я мог лишь дожидаться ее завершения. Наконец Ндеми глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

– Прости, Кориба, но я не могу продолжать рассказывать сказки, когда могу научиться истинам. – Он положил руку мне на плечо. – Квахери, мвалиму. Прощай, учитель.

– Что же ты станешь делать?

– Я не могу работать в шамба моего отца, – сказал он, – после всего, чему я научился. Но я не хочу и жить в изоляции среди холостяков на лесной опушке.

– И что же тебе остается? – спросил я.

– Я отправлюсь в ту область Кириньяги, которая называется Космопортом, и стану ждать прибытия следующего корабля Техподдержки. Я улечу в Кению и научусь там читать и писать, а когда овладею этими умениями, то стану учиться дальше, чтобы стать историком. И когда я стану достаточно хорошим историком, то вернусь на Кириньягу и начну учить тому, чему научился сам.

– Я бессилен удержать тебя от отъезда, – сказал я, – поскольку хартия нашего мира гарантирует всем гражданам право на эмиграцию. Но если ты вернешься, знай, что, как бы ни были мы близки, я буду противостоять тебе.

– Кориба, я не хочу становиться тебе врагом, – сказал он.

– И я не хочу враждовать с тобой, – ответил я. – Мы были тесно связаны.

– Но все, о чем я узнал, слишком важно для моего народа.

– Это и мой народ тоже, – заметил я. – Это я привел их к нынешнему состоянию, поскольку я всегда принимал решения, которые считал правильными для них.

– Вероятно, теперь им пора самим определяться, что для них будет наилучшим.

– Они не в состоянии делать такой выбор, – сказал я.

– Если они не в состоянии сделать такой выбор, то лишь потому, что ты скрыл знания, на которые у них прав не меньше твоего.

– Пожалуйста, как следует подумай над своим решением, – произнес я. – При всей моей любви к тебе, если ты посмеешь как-либо навредить Кириньяге, я раздавлю тебя, как насекомое.

Он грустно улыбнулся.

– Я шесть лет просил тебя научить меня, как превращать врагов в насекомых, чтобы можно было их давить. Значит, ты наконец научил меня?

Я не выдержал и улыбнулся в ответ. Мне захотелось встать, протянуть к нему руки и обнять, но подобное поведение неприемлемо для мундумугу, так что я просто долго смотрел на него, а потом сказал:

– Квахери, Ндеми. Ты – лучший из них.

– У меня был лучший из учителей, – ответил он.

С этими словами он развернулся и пошел к далекому Космопорту.

Проблемы, спровоцированные Ндеми, не исчезли с его отлетом.

Нджоро пробурил рядом со своей хижиной скважину, и когда я пояснил, что кикуйю не роют скважины, а носят воду от реки, он ответил, что скважина, несомненно, приемлема, ведь это не европейская придумка, а идея народа тсвана, живущего далеко на юге от Кении. Я приказал засыпать все скважины. Тогда Коиннаге стал спорить, что в реке водятся крокодилы и что рисковать жизнями наших женщин ради бессмысленной традиции глупо, и мне пришлось пригрозить ему мощным таху, проклятием, в данном случае – импотенцией, прежде чем он согласился. Потом Кидого – он было назвал своего первенца Джомо в честь Джомо Кениаты, Горящего Копья. Однажды он заявил, что отныне его мальчика следует называть Джонстоном, и мне пришлось пригрозить ему изгнанием в другую деревню, прежде чем он сдался. Но, несмотря на это, Мбура сам изменил свое имя на Джонстона и ушел в далекую деревню еще прежде, чем я успел ему это приказать. Шима продолжала рассказывать всем, кто ее слушал, что я прогнал Ндеми с Кириньяги за его частые опоздания на уроки, а Коиннаге продолжал требовать компьютер с возможностями как у моего.

Наконец, юный Мдуту построил собственный вариант ограды с колючками для скота своего отца, он соединил травяные веревки и шипы и оплел ими столбы, на которых держалась ограда. Я приказал ее снести, и он с тех пор всегда уходил, когда остальные дети собирались вокруг меня послушать сказку. Я чувствовал себя голландским мальчиком из сказки Ганса Христиана Андерсена. Стоило мне заткнуть пальцем одну дыру, как поток европейских идей прорывался в другом месте. А потом произошло совсем странное. Некоторые идеи, очевидно, не были европейскими, и Ндеми никак не мог бы о них рассказать жителям деревни, но они проявились сами по себе.

Кибо, самая молодая из трех жен Коиннаге, вытопила жир из мертвого бородавочника и стала его жечь по ночам, создав первую на Кириньяге лампу. Нгобе, у которого не хватало силы в руках метать копье, изобрел очень примитивный лук со стрелами и стал первым кикуйю, использовавшим такое оружие. Каренья придумал деревянный плуг, который его бык мог тащить по полю, а его жены просто его направляли, и вскоре у всех остальных жителей деревни появились импровизированные плуги и причудливой формы приспособления для копания. Чужеродные идеи, дремавшие со времени создания Кириньяги, повсюду вырвались на поверхность. Слова Ндеми открыли ящик Пандоры, и я не знал, как его закрыть.

Я много дней одиноко сидел у себя на холме, смотрел вниз на деревню и размышлял, может ли Утопия развиваться и при этом все же оставаться Утопией.

И неизменно получался один и тот же ответ: да, но это будет не та же самая Утопия, а моя священная обязанность в том, чтобы Кириньяга оставалась утопией для кикуйю.

Убедившись, что Ндеми не вернется, я стал ежедневно посещать деревню, пытаясь определить, кто из детей самый умный и сильный, ведь для отражения натиска вторгавшихся в наш мир чужих идей требовались как ум, так и сила, ведь эти идеи начинали преобразовывать мир в то, чем он не должен становиться.

Я общался только с мальчиками, поскольку женщина не может быть мундумугу. Некоторым, вроде Мдуту, слова Ндеми уже заморочили головы, но те, кто не попал под его влияние, были еще безнадежнее, ибо разум не может открываться и замыкаться по желанию, а те, кто остался равнодушными к его рассказам, не обладали талантами, требуемыми от мундумугу.

Я стал расширять сеть поисков на другие деревни, уверенный, что где-нибудь