Аритмия - Вениамин Ефимович Кисилевский

проявляла инициативу, каждый раз доказывала мне, что я по-прежнему нужна ей, что давняя дружба наша нисколько не потускнела. Перегибала я, конечно, палку, нередко ссорилась с ней по пустякам, претензии какие-то нелепые выдвигала, понимала, как неумно себя веду, но ничего не могла с собой поделать. Несколько раз я перехватывала её удивлённые, настороженные взгляды, дивилась ангельскому её терпению: я бы на её месте так однажды себя за все эти выдрыги повела, мало не показалось бы, – и от этого страдала ещё сильней. Какие уж тут фотографии…

Жизнь, понятно, не заполнялась лишь моими с Ниной отношениями, хватало других забот и событий. Надо было учиться, сдавать зачёты, экзамены, завелись новые друзья, компании, но прежде всего – амурные дела. Появился и у меня поклонник, Юра, случайно познакомилась с ним в маминой библиотеке. Мама мой выбор одобрила, Юра ей нравился ещё и потому, что был одним из самых активных её читателей. Первая моя с ним фотография: возле библиотеки, кто снимал, уже не помнится. Я на ней даже нравлюсь себе – как-то вдруг неожиданно похорошела, вес набрала, ножки стройные. Появился Юра и у Нины, парень с её курса, так получилось, что имена совпали. Есть фотография, где мы вчетвером, на Нинином дне рождения. Мой Юра был славным мальчиком, умненьким, внимательным, из хорошей семьи, но, увы, куда ему, худенькому, очкастому, простенько одетому, до избранного Ниной его тёзки, здоровенного волейболиста, весёлого и шумного красавца, профессорского сынка. Чести мне, конечно, не делает, тем более что мой Юра был мне по душе, но лучше бы я с ним к Нине на день рождения не приходила. Нине, кстати сказать, мой Юра глянулся, похвалила мне его, но лучше бы этого не делала, словно бы, казалось, пилюлю мне подслащивала. Не берусь утверждать, что вскоре мы с Юрой рассорились и сказала я ему, что знать его больше не желаю, из-за каких-либо сравнений с Нининым Юрой, однако прошло с того дня рождения до нашего с ним разрыва меньше недели…

Но стряслась со мной вскоре беда, несравнимая со всеми прежними. Косвенно поучаствовала в этом Нина, хоть и винить её в чём-нибудь по меньшей мере глупо. И всё же…

Встретилась я с Ниной возле дома, поболтали немного, и предложила она мне сходить на каток. Когда-то мы частенько туда бегали, потом всё реже случалось. Коньки с ботинками у меня были, причём бывшие Нинины, она ещё в восьмом классе мне их отдала, когда купили ей настоящие канадские «дутыши», по тем временам настоящий шик. Моя ступня была меньше Нининой, но я надевала два-три лишних носка, годилось. Зима тогда задержалась, даже на март с избытком её хватило, а тот воскресный день выдался чудесным – мороз и солнце, – и так мне вдруг захотелось снова лихо прокатиться по льду, как раньше беспечной, резвой, и чтобы огни цветные, чтобы музыка играла, люди вокруг были красивые, радостные, а мы с Ниной прежние, никем и ничем не разлучённые. И вдвоём, без никого…

До стадиона, где зимой заливали каток, удобно было добираться на троллейбусе, остановка в десяти минутах от нашего дома. Я побежала переодеться в спортивный, они тогда лыжными звались, костюм, разыскала в чулане давно не надёванные ботинки с кое-где тронутыми уже ржавчиной коньками. Нина зашла за мной не в таком, как у меня и какие минимум семь из десяти ребят обоего пола зимой носили, ворсистом фланелевом, обычно тускло синем или зелёном костюме, быстро вытиравшемся на локтях и коленках, а в ярком двухцветном свитере. Но я обратила внимание лишь на то, какая она всё-таки красивая и как выгодно оттеняет этот свитерок её точёную фигуру. Мы, весело болтая, зашагали к остановке, увидели приближавшийся нужный нам троллейбус, метров тридцать нас разделяло.

– Успеем! – крикнула я и, увлекая за собой Нину за руку, понеслась к нему через дорогу.

– Не успеем, – засомневалась Нина, но руку не выдернула.

Скользко было, эту вынырнувшую из-за троллейбуса синюю «победу» мы заметили слишком поздно. Нина родилась под счастливой звездой, весь удар достался мне…

Больше месяца я пролежала в больнице, лечили доктора, лечило время, зажили ссадины и синяки, реже стала болеть голова после полученного сотрясения мозга, вот только с левой ногой ладу не было. Одна операция, вторая, постылая, изнуряющая ходьба на костылях, все несчётные с этим связанные проблемы. И убийственный результат: нога стала на четыре сантиметра короче правой. Да, понемногу приспособилась, научилась я ходить так, чтобы по возможности скрадывалась моя хромота. Нина убеждала меня, что почти ничего не заметно, но я-то всё про себя знала, знала, чего лишена уже сейчас и какие радости уготованы мне из-за этого в будущем.

Единственное везение: учебный год не пропал, в училище шли мне навстречу, от однокурсниц своих я не отстала, справилась со всеми задолженностями, худо-бедно одолела весеннюю сессию. В чём немалая Нинина заслуга: часто навещала меня в больнице, развлекала, помогала, заботилась.

Приходила цветущая, свежая, само олицетворение весны, в палате с её появлением светлей делалось, а я чувствовала себя маленьким убогим заморышем. Бездарным и неудачливым. И трудно сказать, чему больше радовалась: приходу её или уходу. Если вообще не утратила ещё способности радоваться. Проклинала тот день, когда случайно встретились мы с ней и возникла вдруг эта сомнительная идея пойти на каток. Мне это, если бы не Нина, и в голову не пришло бы. Ни одной фотографии, где я с костылями, а затем с палочкой у меня, конечно, нет, даже вспоминать об этом тяжко.

Наступили летние каникулы, провели мы их по-разному, долго не виделись. Я − в деревне у дальних родственников, отращивала хвост, ногу тренировала и походку. Нине родители достали путёвку в Болгарию, по тем временам большое везение – какая-никакая, а всё же заграница, оказаться там простому смертному было почти невозможно. Потом она со своим Юрой и ещё несколькими ребятами с их курса поехали с палатками на Бугаз, под Одессу, тогдашнюю студенческую Мекку. На тех фотографиях – ни на благостных с болгарских Золотых Песков, ни на студенческих шальных бугазских – меня, естественно, нет.

В большой коробке из-под обуви, где храню я фотографии и которую изредка, под настроение, достаю из шкафа, потом, с того лета, совсем мало снимков, так или иначе связанных с Ниной. Ещё и потому, что Нинин отец перешел на партийную работу, и Бережные, соответственно, поменяли квартиру, выехали из нашего дома. И не было у меня телефона, чтобы могли мы с Ниной созваниваться. Пересекались теперь редко, по воле