Канцлер Румянцев - Виктор Лопатников

Князь П.Г. Гагарин, генерал-адъютант Александра I, в брошюре «Тринадцать дней, или Финляндия» описал грандиозный по тем временам бал, на котором император «танцевал в основном с дамами, но также и с несколькими девицами, при этом ведя с ними беседы». Тогда у Александра I завязался любовный роман с восемнадцатилетней Уллой Меллерсвед. Впоследствии образ Уллы стал наиболее востребованным в художественных произведениях о том, как Финляндия стала государством и нацией.

* * *

Присоединение Финляндии к России не возымело, однако, позитивного воздействия на настроения в Петербурге. Более того, высказывалось сочувствие «бедным шведам», к числу которых относили и коренное население Финляндии.

Александром I было объявлено о финнах как о «нации в числе других наций», бывшей шведской территории были предоставлены права автономии. Фридрихсгамский мирный договор между Россией и Швецией, подписанный Румянцевым, стал началом пути Финляндии к государственной независимости. Княжество Финляндия приобрело гораздо больший вес, а финны получили большие права в России, чем русские в Финляндии. Многие финны сделали в Петербурге удачную карьеру, преуспели в предпринимательской деятельности. Но в рядах оппозиции во все большей мере подвергалось остракизму всё, что так или иначе было связано с внешней политикой Александра I и его министра иностранных дел.

«Одни порицали Румянцева и самого Императора Александра, упрекая их в пристрастии к Наполеону и Франции. Другие оправдывали правительство невозможностью противиться завоевателю, побеждавшему всех врагов своих. Ненавидя Наполеона как виновника зол, постигших Россию, приписывали ему все невзгоды; винили его клевретов в пожарах городов, в распространении фальшивых ассигнаций. Появившаяся осенью 1811 года огромная комета была, во мнении многих, провозвестницей новых неслыханных бедствий. Опасаясь нашествия на Россию Наполеона во главе покоренных им народов, думали видеть в нем духа тьмы Аполлона, гонителя церкви Христовой».

В дошедших до нас отзывах о канцлере, министре иностранных дел, относимых к тому периоду, имеется немало попыток представить его либо «простодушным орудием официальной политики императора», либо — простаком, подпавшим под обаяние личности Наполеона I и позволявшим дурачить себя. Так судили о Румянцеве, как писал впоследствии известный государственный деятель, лицеист первого призыва барон Корф, «вельможи, бессильные подняться до служения исторической идее и слишком податливые на обаяние всесветной жизни».

Начиная с 1810 года политическое поведение российского самодержца стало вызывать беспокойство многих. Император стал отходить от ранее избранного курса, не предпринимал должных мер, чтобы сглаживать российско-французские противоречия. К тому времени самодержец окружил себя теми, кто так или иначе ненавидел Наполеона. «Тут были: швед Лармфельд, немцы Пфуль, Вольцоген, Винценгероде, эльзасец Анштет, пьемонтец Мишо, итальянец Поулуччи, корсиканец Поццо ди Борго, британский агент Роберт Уилсон… Эти иностранцы образовали военную партию, еще более непримиримую, чем самые ярые русские».

* * *

Донести до императора атмосферу нарастающего общественного беспокойства взялась сестра императора великая княгиня Екатерина. При этом она решила прибегнуть к авторитету популярного, обретшего прочные общественные позиции публициста и историографа Н.М. Карамзина. По ее просьбе ученый подготовил обзор «О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях», представленный императору в 1811 году. Предприняв краткий экскурс в историю, автор далее обратился к современному положению в государстве, при этом затронул и некоторые теневые стороны царствования Александра I. Карамзин указывал на промахи и просчеты самодержавной власти, приводил примеры того, как император действует во вред себе, где впадает в заблуждение и допускает ошибки. В том, что касалось нарастающего напряжения в российско-французских отношениях, историограф, напомнив «мудрый екатерининский принцип политического невмешательства», рискнул высказаться прямо, без витиеватостей: «Если Александр вообще будет осторожнее в новых государственных творениях… Если заключит мир с Турцией и спасет Россию от третьей, весьма опасной войны с Наполеоном хотя бы и с утратой многих выгод так называемой чести, которая есть только роскошь сильных государств и не равняется с первым их благом или с целью бытия… то Россия благословит Александра…»

Документ был воспринят самодержцем с негодованием. Открытый призыв избежать конфронтации с Наполеоном, поступиться чувством «так называемой чести» противоречил подлинным намерениям самодержца. Обвиненный в эгоистичном стремлении поучать власть, Карамзин на годы был отлучен от престола. История этого документа весьма показательна. «Записка» попала в число произведений «подпольной и враждебной печати», на десятилетия оказалась под сукном. В 1870 году журнал «Русский архив» напечатал ее на своих страницах, но вмешалась цензура, вырезав текст Карамзина. И только в 1889 году, по прошествии почти 80 лет, Александр III решился ее опубликовать.

Для Александра I и для Наполеона I, а тем более «для большинства, далекого от сокровенных пружин и извилин политики», Румянцев оставался крепким орешком, бескомпромиссным в том, что касается подлинно государственных интересов. Русский министр был глубоко убежден, что непреодолимых причин для конфликта, а тем более для военного столкновения у России и Франции не существовало. Имевшиеся недоразумения были разрешимы в ходе переговоров. Румянцев-дипломат, располагай он необходимыми полномочиями и свободой действий, был готов к тому, чтобы избежать очередной разорительной войны. Благоприятное для России решение в отношении Польши, за которое ратовал перед Наполеоном Румянцев, ослабляло давление на Александра воинствующей оппозиции, а решение вопроса о бракосочетании, о котором настоятельно просил царя Наполеон, позволяло бы если не преодолевать, то по меньшей мере смягчать нынешние и будущие межгосударственные противоречия. В своем кругу Наполеон не раз, касаясь предлагаемой Россией Польской конвенции, жаловался на Румянцева, заявляя, будто он «преследует его булавочными уколами, что он хочет предписывать ему законы, и утверждал, что уже полгода, как перестал понимать его». В своих, на взгляд Наполеона, завышенных требованиях уступок Румянцев усердствовал не ради достижения односторонней выгоды. Ему были крайне необходимы аргументы, чтобы успокоить общественное мнение, предоставить доказательства, что Наполеон способен идти навстречу пожеланиям союзника… Польское урегулирование по тем временам означало устранение одного из главных препятствий на пути к межгосударственному согласию. Его решение могло стать решающим доводом в руках Румянцева, подтверждением того, что российско-французские отношения избавлены от одностороннего движения, а Россия не является вассалом Наполеона.

Ценой немалых усилий Румянцеву в какой-то момент все-таки удалось добиться от Наполеона желаемых уступок. В циркуляре, разосланном российским губернаторам в ноябре 1809 года, Румянцев в конфиденциальной форме извещал: «Наполеон не только не намерен питать надежды о восстановлении бывшего Королевства Польского, но и не имеет о том никакого помышления». Французский император, сообщал далее Румянцев, выражает надежду, что «Его Величество император Александр употребит всякое со стороны своей содействие, дабы укоренить между жителями бывшей Польши тишину, спокойствие и повиновение властям существующим, в полном убеждении, что сие послужит не только отвращению от них новых бедствий, но и к прочному их благосостоянию».