Проект "Лазарь" - Александар Хемон

— Как-то раз во время войны я застрял внутри горящей высотки и, спасаясь от стены огня, поднимался все выше и выше. На последнем этаже забежал в чью-то квартиру. Там никого не было, но на столе стояли турка и кофейная чашечка, и лежала стопка фотографий. Кофе еще не остыл, вероятно, хозяева покинули квартиру всего несколько минут назад. Что мне оставалось делать — я налил себе кофе и стал рассматривать снимки. Почти на всех был запечатлен какой-то подросток — прыщавый, худой, с милой улыбкой, глядящий в объектив красными глазами. Было еще несколько фотографий, где он с родителями; судя по всему, они жили где-то за границей — в глаза бросались чистота и порядок в комнатах. Не знаю, что это была за страна — Швеция или какая-нибудь другая, во всяком случае, там не приходилось жечь мебель, чтобы пережить зиму. На одном снимке виднелся экран телевизора, по которому показывали какой-то футбольный матч, но мальчику на фотографии этот матч был до лампочки. Впереди у него была долгая жизнь, ему предстояло увидеть еще не один, а тысячи футбольных матчей, так что, пропустив этот, он ничего не терял.

— Знаешь, — продолжал Рора, — Миллер однажды потребовал, чтобы я снимал детей, убегающих от снайперов, петляющих по улице и прячущихся за мусорными контейнерами. Его не смущало, что они бегают под сильным обстрелом — он ребятам за это платил, — зато фотографии должны были получиться отличные! И все равно у меня на душе свербело из-за того, что Рэмбо укокошил Миллера. Тот, конечно, заслуживал хорошей трепки, но никак не смерти. Никто не заслуживает смерти, хотя никому от нее не уйти.

Рано утром мы с Ророй вышли из гостиницы, проспав беспокойным сном от силы пару часов. Литературный критик нас уже поджидал, но не один — рядом с ним стоял и курил молодой человек по имени Сережа, помоложе и похудее Василия: спортивные штаны заправлены в остроконечные ковбойские сапоги, на футболке надпись «New York». Литературный критик еле слышно сказал, что Сережа отвезет нас в Бухарест; ежу было понятно, что отказаться от выгодной работы Василия заставили силой. Сережа усмехнулся и протянул руку для рукопожатия. Я уже готов был отменить поездку, но Рора схватил Сережину руку и крепко пожал; я подумал: «Ну и хрен с вами. Ехать, так ехать».

Я уселся спереди, как и положено начальнику, Рора — сзади. Над зеркалом заднего вида у Сережи были заткнуты изображения святых и давно выдохшийся ароматизатор воздуха в форме елки. Машина пропахла сигаретным дымом, потом и спермой — должно быть, не так давно в ней занимались любовью. Я не стал пристегиваться, чтобы не злить водителя.

В машине висела напряженная гнетущая тишина; мы неслись на бешеной скорости, словно нас преследовали разъяренные полицейские. Лихо объезжая колдобины, Сережа гнал машину по пустой разъезженной дороге. Я убедил себя, что на него можно положиться, что, будучи уроженцем здешних мест, он знает окрестные дороги вдоль и поперек, что, обгоняя на взгорке длинную фуру, он чует за крутым поворотом несущуюся нам навстречу машину. Что в этой стране машины умны, как лошади, а люди никогда не погибали в автокатастрофах.

Как во сне, мимо проносились неказистые поля подсолнечника, квадраты заброшенных виноградников на холмах, убогие домишки, прячущиеся в неглубоких туманных ложбинах; из динамиков неслась оглушительная танцевальная музыка, которую Сережа нашел в своей магнитоле. Мы пролетали мимо запряженных волами телег и бредущих по обочине крестьян; казалось, все они стоят на месте. Убаюканный движением, измученный бессонной ночью, я не выдержал и отрубился. Мне приснился сон.

Обычно я помню только отдельные фрагменты своих снов, в основном напрочь все забываю, хотя часто ощущаю, какими сны были насыщенными. Большей частью они связаны с войной: мне снились Милошевич, Младич, Караджич, а в последнее время — Буш, Рамсфелд и Рэмбо. Снились ножи, и отрезанные конечности, и изнасилования с применением острых предметов. Иногда у меня бывали «мирные» сны: в них мы — это мы всегда включало в себя Мэри (без Мэри не обходилось), членов семьи, друзей и совершенно посторонних людей, которые, тем не менее, оказывались почему-то знакомыми и близкими, — делали что-то все вместе, скажем, играли в прятки, или жарили на вертеле барашка, или позировали перед камерой. Происходило это все в Чикаго, хотя пару раз и в Сараеве; в снах война еще не начиналась, но все мы знали, что она неизбежна. Просыпаясь после таких сновидений, я всегда грустил: мы, кто бы эти мы ни были, могли собраться вместе только во сне.

Но в том сне, в Сережиной машине, нас было только двое: я и Мэри. Мы были в темной чащобе, прогуливали утку на поводке; Джордж зонтиком играл в гольф между деревьями, мячик то и дело отскакивал от стволов. Потом мы оказались на корабле; кажется, он пересекал озеро, огромное, как океан, только вместо воды заполненное подсолнечниками. По озеру плыл маленький мальчик, его кудрявая голова то появлялась, то исчезала среди желтых цветов. Мэри сказала: «Мы его заберем, когда он созреет». Но капитан выстрелил в него из снайперской винтовки, и мальчишка лопнул, как воздушный шарик, а я во сне подумал: «Этот мальчуган… это же я. Не Мэри, нет. Я».

Я проснулся в Сережиной машине с камнем в груди от леденящего кровь отчаяния. Не стало легче и при виде пейзажа за окном: «лада» катилась вниз по крутой грунтовой дороге, вдоль которой послушно, один за другим, выстроились в ряд ветхие домишки. Между домами росли яблони, обильно увешанные плодами ветки гнулись к земле и ломались; все вокруг выглядело заброшенным и унылым. Я не знал, ни где я, ни кто нас везет, и вышел из ступора, только когда Рора лениво сказал мне в спину: «Кажется, он планирует нас убить». Я глянул на Сережино бесстрастное помятое лицо — а что, он вполне мог быть убийцей. Я спросил его по-украински: «Где мы?» Он явно меня понял, но ничего не ответил. Тогда я повторил свой вопрос. Он буркнул что-то по-русски, из чего я понял, что мы должны забрать его подружку.

Подружка оказалась молоденькой миловидной девушкой, чья короткая блестящая юбка никак не вязалась с идиллической разрухой вокруг. Крепко держа девушку за руку повыше локтя, Сережа вывел ее из крохотного, с земляной крышей домика, из трубы которого поднималась в небо тоненькая струйка дыма. Открыв заднюю дверь, Сережа запихнул девушку в машину; Рора отодвинулся, освобождая ей место. «Елена», — сказал Сережа. От девушки пахло парным молоком и глицериновым мылом; на щеках — здоровый деревенский румянец; на лицо падают длинные прямые пряди черных волос. Машина теперь неслась в гору; Елена смотрела в окно. Перепуганный кролик выскочил откуда-то из-под кустов; вокруг — ни души. Может быть, люди тут живут под землей, скрываясь от невидимой чужому глазу опасности? К тому времени, когда мы достигли вершины холма и выехали на асфальтовую дорогу, машина сильно нагрелась: от Елены попахивало уже не молоком и мылом, а навозом. Ведя, если можно так сказать, машину коленом, Сережа снял футболку, продемонстрировав волосатые подмышки. «Симпатичная подружка», — заметил Рора. Елена закрыла глаза и откинула назад голову, притворяясь, что спит. Судя по всему, она ехала с нами в Бухарест.

Узкие извилистые дороги прихотливо петляли между пологими холмами. Сережа курил без перерыва, всякий раз бросая руль, чтобы зажечь очередную сигарету; не задумываясь, обгонял редкие встречные машины, будь то грузовик или легковушка; в какой-то момент мы чуть не раздавили целую свору собак. Надо было бы попросить его ехать помедленнее, но я молчал. От бешеной скорости меня будто парализовало; только в мозгу, где-то глубоко, зашевелился страх. Хотя… в подчиненности необузданному безумию было что-то возбуждающе приятное. Впрочем, я незаметно пристегнулся. На каждом крутом повороте Елена хваталась за спинку моего сиденья; нас с ней объединило пьянящее ощущение полной беспомощности.