Цеховик. Книга 4. Подпольная империя - Дмитрий Ромов

Не, карты не будем. Зачем нам подставляться? В общем надо подумать. Воровской расклад поменялся, так что надо всё обмозговать. Ты мне подробности, кстати, не желаешь рассказать?

— Ну, а зачем? Факты передела поляны, так сказать, я до вас донёс. А подробности и сам не знаю. Цвет, конечно, сейчас очень сильно рискует, но я думаю, он заручился чьей-то поддержкой. Думал он долго, по крайней мере.

Куренков машет рукой, мол ладно, проехали. Хорошо иметь дело с понимающим человеком.

— Ещё два вопросика. Хочу смотаться в командировку, поискать поставщиков тканей. И хочу знать вашего зама. Не по штатному расписанию, а по нашему делу. На случай, если вы в отъедете по делам или в отпуск. Кто-то нужен для связи, сами посудите.

— Тебе не понравится, — хмыкает он.

— Это тот, что меня истязал? — догадываюсь я. — Вот же кровавая гэбня.

— Но-но, — на полном серьёзе грозит мне пальцем Роман. — Давай-ка без этих инсинуаций.

— Ну хорошо, — ухмыляюсь я. — Без, значит без. По командировке не возражаете?

— Принципиально нет, нам же нужно расширять горизонты. А детально обсудим, когда будет что-то более конкретное, чем просто намерение. Окей?

— Окей-окей, — соглашаюсь я со смехом. — Экий вы американизированный. Вы не засланный казачок, случайно? Может, хотите наш строй изнутри раскачать?

— Ладно, хватит умничать. Ещё вопросы есть?

— Нет, вопросов нет, — качаю я головой.

— Ну, значит поговорили, — подводит он итог.

Выходит, что так. Я доедаю свой пломбир и, выйдя из кафе направляюсь к Платонычу. В городе царит жара. Дело уже к вечеру, но жар не унимается. Здания раскалены и повсюду плывёт густой зной.

Я иду в тени лип. Прохожу мимо главпочтамта, перехожу улицу и двигаю мимо горисполкома, невольно оглядываясь туда, где упал зам мэра Женька Суриков, сражённый пулей в спину. Сердце сжимается от воспоминания об этом, но я утешаю себя тем, что в новой реальности этого, скорее всего, не произойдёт. По крайней мере, не по моей вине… Это уж точно.

Платоныч меня уже ждёт.

— Есть хочешь? — спрашивает он.

— Окрошку?

— Нет, окрошки нет.

— Тогда, “Боржоми”. Холодненькую, если есть. Как мы только выживаем без кондиционеров в машинах, общественных местах и некоторых домохозяйствах?

— Просто мы крепче своих хилых потомков, — смеётся он.

— Ага, это точно, — соглашаюсь я. — Гвозди бы делать из этих людей, да?

Захожу в ванную, умываюсь холодной водой и возвращаюсь на кухню. Вечернее солнце светит в окно и никуда от него не скрыться.

— Это ничего, — веселится Большак. — Считай, что это тренировка перед настоящими испытаниями.

— То есть? — хмурюсь я, предчувствуя подвох.

— Ну, а что “то есть”? Ты же собирался за тканями ехать? Так вот, есть такой чудесный город Ташкент.

— Не-е-е-т, — издаю я стон. — Отложим до осени.

— Как скажешь, — посмеивается он. — Но там есть люди, которые делают шикарную джинсу.

— Типа “Орбиты”? — скептически хмыкаю я.

— Нет, типа “Левиса”. Маркус говорит, джинса отличная. "Орбита" почему плохая? Во-первых, краска по ГОСТу должна быть износостойкой. Поэтому джинсы не вытираются во время носки. Во-вторых, на “Большевике”, где её делают, нет необходимого оборудования. В десяти квадратных сантиметрах ткани того же “Левиса” двести восемьдесят девять продольных нитей и сто восемьдесят девять поперечных, а в «Орбите» — двести шестьдесят и сто сорок. Плотнее сделать нельзя, вот она и вытягивается на коленках поэтому.

— Это Маркус рассказал?

— Ну, да, Маркус. Он сказал, что поставил из Польши оборудование в Узбекистан, и на нём там делают шикарный деним. От фирменного точно не отличишь. А тебе, кстати, надо и в Родники смотаться, выбить и “Орбиту”.

— Это в Ивановской области?

— Ага, — кивает Платоныч.

— Так и знай, — напеваю я, — я уеду в Иваново, а Иваново город невест.

— Это, наверное, песня из будущего, — пожимает плечами он. — Я такую не знаю.

— Через год или два узнаешь, дядя Юра. Её Миронов петь будет.

Он рассказывает всё, что узнал от Маркуса, а я сообщаю подробности о Барановской проверке, о резне в “Волне” и о встрече с Куренковым. Все свои новости. Мы обсуждаем все эти события и долго сидим на кухне. Жара постепенно отступает и в открытое окно начинает вползать вечерняя прохлада, а вместе с ней доносится смех и детские голоса.

Раньше дети гуляли допоздна и носились шумными ватагами по дворам. Ну как раньше… вот, прямо сейчас. Интернета на них нет.

Через два дня я улетаю в командировку в Ташкент на очередную конференцию по развитию лёгкой промышленности. Я везу комсомольский привет от сибирских ткачих и текст доклада. Как говорится, коротенько, минут на сорок.

Сначала лечу в Новосибирск. Сорок пять минут на Ан-24, и я на месте. Четыре часа ожидания и Ту-134 несёт меня сначала в Караганду, а потом и в Ташкент. Полтора часа туда и ещё примерно полтора сюда.

В общем, три часа, полёт нормальный. Выхожу из самолёта на трап и окунаюсь в густой тёмный вечер. Одежда моментально нагревается. Всего-то тридцать один градус, а вот днём будет под сорок. Надо купить себе тёплый стёганный халат и выпить горячего чая. Говорят помогает.

В аэропорту меня встречает Алишер. Угрюмый узбек лет сорока пяти. На нём светлые брюки и белая рубашка с короткими рукавами. Он неразговорчивый и выглядит очень уставшим. Его мне предоставил, если так можно сказать, Куренков. Но он не гэбэшник, а мент, работающий на гэбэшника, с которым у Романа есть деловые отношения.

Честный мент и донкихот, пытающийся биться с ветряными мельницами. В МВД республики его деятельность поддержки не находит, поэтому он и связался с Куренковским коллегой, но это типа, как если бы волк овец пас. В любом случае, до восемьдесят четвёртого года никаких особо громких дел точно не появятся. А потом придёт Гдлян и повыбивает признаний из многих больших шишек.

Мы подходим к белой “Ниве”. Алишер закуривает и открывает багажник. Я бросаю сумку и сажусь на пассажирское сиденье. Давненько я в такой тачке не сиживал. У Женькиного отца была такая… Алишер заводит машину и молча выезжает с парковки.

— В “Узбекистан”? — спрашивает он, имея в виду гостиницу.

— Да.

Он молча кивает. С таким не поболтаешь.

— Жарко, — говорю я, открывая окно.

Он молчит,