Безумием мнимым безумие мира обличившие - Автор Неизвестен

Пятого июля 1922 года Екатерина была принята в число послушниц Пюхтицкого монастыря и стала трудиться вместе с сестрами на монастырских полях и огородах. Вскоре ее перевели в Гсфсиманский скит, находившийся в 30 км от монастыря, в большом сосновом лесу. Там стояло три дома. В одном из них была церковь Погребения Божией Матери, а служба Погребения совершалась 17-го августа, когда приносили чудотворную икону из Пюхтиц. В течение года служба в скиту бывала редко, только раз в месяц приезжал монастырский священник, служил Литургию и причащал сестер. Но зато в престольный праздник в скит стекалась масса богомольцев, приезжало духовенство, матушка игумения, сестры, певчие; иногда чин Погребения возглавлял правящий архиерей.

В скиту жили 8–9, иногда и до 18-ти сестер — монахинь и послушниц. Старшей была мать Параскева, добрая, кроткая, мудрая старица. Жизнь скитянок была отшельнической, огличалась большой суровостью и тяжелым трудом. Они имели свое подсобное хозяйство, в основном огороды. Было и несколько коров, для которых заготавливали на зиму сено. Одним словом, питались сестры-скитянки от трудов своих рук.

Катю мать Параскева полюбила, несмотря на то, что доставляла много беспокойства и причиняла огорчения, оградив себя свободой поведения. Катя работала на огородах — этот труд был знаком ей хорошо. А вот косить траву отказывалась, говоря старшей: «Мать Параскева, косить я не умею, а буду выносить траву из болота и сушить».

С первых дней своей жизни в монастыре Катя стала вести себя необычно, странно, по временам юродствовала, но не совсем еще явно.

Живя в Гефсимании, Екатерина часто приходила в монастырь, иногда по делу скита, иногда только по своему желанию. Появлялась она обычно босая; в монастыре ей давали сапоги, но она их где-либо по дороге оставляла и в скит возвращалась разутой.

Как-то по заказу матери Параскевы сапожник пошил всем скитянкам добротные кожаные сапоги. Вскоре в скит пришла по какому-то делу женщина деревни Яама. Когда она стала уходить, мать Параскева заметила у нее под мышкой сапоги и закричала вдогонку: «Мария Петровна, зачем ты взяла у нас сапоги?!» «Так это ж Катя мне подарила», — ответила та. Екатерина нашла, что эта женщина нуждается в сапогах больше, чем она.

С тех пор и всю жизнь мать Екатерина не носила кожаной обуви и вообще ничего кожаного. Ходила она или босая, или в чулках, чаще всего в тапках, сшитых из сукна. Зимой иногда надевала валенки, но без галош и не обшитые кожей. Однажды в суровую погоду она шла в тапках по двору монастыря. Одна сестра, увидев ее в таком виде и сжалившись над ней, предложила: «Мать Екатерина, можно, я вам валенки дам?» Та остановилась, посмотрела на нее пристально. «Ну что ж, можно, — сказала, подумав, и отойдя немного, обернулась и спросила. — А они не обшитые кожей?» — «Задники обшитые». — «Не возьму!» — «Почему, мать Екатерина?» — «Потому что надо подставлять свою кожу, а не чужую», — сказала она.

Часто Катя исчезала из дому и иногда подолгу не возвращалась. Ограничить ее действий никто не мог. Когда однажды она направилась в обитель из скита, одна послушница стала проситься пойти с ней, но Екатерина велела ей спросить благословения у старшей.

— А ведь ты не спрашиваешь, когда уходишь?

— Мне можно, а тебе нельзя, — спокойно ответила Катя.

Придя однажды в монастырь, сестра Екатерина зашла к одной монахине в келью и спросила: «Одна живешь? Ну, так и я буду с тобой жить». И осталась у нее жить семь дней, за это время ничего не ела и не пила, а когда уходила, то сказала: «А все же Господь меня не посрамил…»

Как-то Катя пошла за грибами и несколько дней не возвращалась, чем доставила беспокойство всем сестрам. В другой раз она ушла, взяв с собой одеяло, топор, нож, котелок, кружку, и сказала, что пойдет на Красную горку слушать, как поют соловьи. Нет Екатерины день, другой; сестры, особенно старшая, волнуются. Прошла неделя — ее все нет. Мать Параскева послала двух сестер на поиски. Куда идти? Лес большой… Но вот они вспомнили: Катя говорила, что пойдет на Красную горку (так называлось одно возвышенное место в лесу, в трех километрах от деревни Яама). Туда они и направились. По пути им встретились пастухи со стадом яамских коров.

«Не видали ли вы Катю?» — «Как не видать! Она несколько раз приходила к нам и просила хлеба». И указали им в направлении Красной горки. Обрадованные сестры пошли смелее и увереннее. Приходят на Красную горку — Катя там. Увидев их, обрадовалась… «Как хорошо, что вы пришли, поможете донести до дому мои вещи, а то мне не под силу». И увидели они между деревьями шалаш, устроенный из веток, в который можно было только вползти; внутри него постель из травы, много набранных грибов и несколько сплетенных корзин.

К сожалению, не только Катины вещи надо было нести, но и ее саму вести под руки, потому что она очень ослабела за эти дни поста и уединенного подвига.

Были с ней случаи и посерьезнее. Исчезла она опять, сказала только: «Пойду искать старый стиль». В то время Церковь в Эстонии перешла на новый стиль. А было это еще до присоединения Эстонии к Советскому Союзу, и между ними лежала государственная граница. Вот так она ушла и в поисках пропавшего старого стиля пропадала шесть недель. Вдруг ее неожиданно доставили в монастырский скит военные из пограничной зоны, как преступницу, так как она умудрилась перейти границу и была задержана уже на советской территории. Они потребовали уплатить штраф в сумме две тысячи рублей. В противном случае Екатерине грозила тюрьма. Мать Параскева не имела таких денег и написала Катиным родным, прося выслать нужную сумму. Деньги выслал ее старший брат Георгий.

Впоследствии мать Екатерина, смеясь, рассказывала, что на границе у нее был сделан обыск и в кармане обнаружены оздравные и заупокойные записки; их у нее забрали и подвергли тщательной проверке, опасаясь, что это были шифрованные записи. Пока шло следствие, мать Екатерину держали в заключении. За этот поступок путешественница просила прощения у магери Параскевы и у всех сестер. На вопрос, почему Катя ушла без благословения, она ответила: «Я не хотела согрешить дважды. Вы меня не благословили бы, а я бы все равно ушла».

Родители Кати часто приезжали в Пюхтицы. В начале Отечественной войны Гефсиманский скит был ликвидирован. Все скитянки вернулись в монастырь, а мать Екатерина в 1942 году была отпущена домой ухаживать за больными престарелыми