Этот длинный, длинный день - Юрий Витальевич Яньшин

от смущения, что выдавало в нем честного и не амбициозного человека, разлепил губы:

— Страх, товарищ Верховный главнокомандующий. Самый настоящий, из детских снов. И под этим грузом страха я нахожусь уже почти пять часов. Мне уже скоро сдавать смену, а я боюсь, что страх так и не покинет меня.

— Эээ… Что же вас так напугало, голубчик? — недоуменно вскинул брови главком. — Пять часов назад, насколько я помню, вы не демонстрировали таких чувств.

— Нам и не положено это демонстрировать, в соответствие со служебными обязанностями. При отборе на эту должность мы проходим специальные психологические тренинги.

— Понимаю. Погибли ваши сослуживцы, — с ноткой сочувствия произнес Верховный.

— Нет, — мотнул головой каптри. — Вы меня поняли абсолютно превратно. Да, скорее всего, погибли мои сослуживцы — Максим и Юрий. Максима я знал не очень хорошо, а с Юрием мы вместе учились и часто общались во внеслужебной обстановке. Смерти я не боюсь. Мой отец всю жизнь работал патологоанатомом, я с детства много проводил времени у него на работе из чисто мальчишеского любопытства, и поэтому знаю, насколько она, эта смерть, бывает отвратительна в своей неприглядности. И если я раньше просто чувствовал свою ответственность за порученное мне дело, то теперь испытываю страх от того, что в моем распоряжении остался всего лишь один единственный чемоданчик, и случись что с ним, Россия может запросто погибнуть, так и не отомстив за свое уничтожение. И я буду испытывать этот страх до тех пор, пока у чемоданчика не появятся клоны.

Завьялов кончил свой монолог, а Афанасьев все смотрел и смотрел на него, в который за сегодня удивляясь тому какие глубокие и мудрые люди окружали его до сих пор, а он этого не замечал.

— Знаете, Павел Геннадьевич, — признался он, все-таки трогая того за руку, — а я ведь по своей глупости и высокомерию совсем не задумывался над тем какой вы есть человек. Вы уж простите меня, дурака старого.

— Ну, что вы, товарищ Верховный, — залился маковым цветом лица каптри, — я же все понимаю, у вас и без того забот выше всякой меры. А сейчас и тем более. Просто, в целях повышения безопасности, я попросил бы вас как можно скорее отдать распоряжение об изготовлении еще двух экземпляров устройства.

— Непременно. Как только прибудем на место, вы мне еще раз напомните об этом. Кстати, а с кем я должен связаться по этому поводу, не подскажете? С «Росатомстроем» или «Росспецтехом»? А то я как-то подзабыл, кто курирует изготовление подобной техники.

— Нет. Этим занимается Акционерное общество «Научно-исследовательский институт автоматической аппаратуры имени академика Семенихина».[156] Это на юго-западе Москвы. Я вам дам все координаты и вы с ними свяжетесь.

— Вот и замечательно.

Подполковник Михайлов, всегда очень ревниво относящийся к своему шефу, не мог долго выносить, когда сам не участвовал в разговорах в непубличной обстановке, поэтому решил обратить на себя его внимание:

— Товарищ Верховный главнокомандующий, — обратился он к нему, повернувшись на сидении всем своим корпусом, — вам ведь теперь наверно полагается другой секретарь, вроде того, что был у покойного президента?

— Ты имеешь в виду, Песошникова?

— Да. Его самого.

— Да нет, пожалуй, — поморщился Афанасьев, представляя себе вертлявого и скользкого проходимца, бывшего пресс-секретаря Бутина, — попробуем пока обойтись без подобных личностей.

Подполковник тут же расцвел улыбкой на лице.

— Кстати, — спохватился он, — Песошников не числится у нас в числе пострадавших, а ведь он как хвостик ходил за президентом, особенно на таких публичных мероприятиях.

— Вот как?! — нахмурился Верховный. — Хорошо, что ты мне об этом сказал, Борис Борисыч. Этот факт мы тоже отметим, как довольно странный. И вообще, товарищи, вам не кажется, что слишком много подобных случаев сейчас вскрывается вокруг этого теракта?

Все, включая и вечно молчаливого водителя, дружно кивнули головами.

— Я конечно не специалист по истории, но мне почему-то кажется, что Иван Грозный не на пустом месте совершал репрессии против своих бояр! — почесав голову, произнес Афанасьев.

— Иосиф Виссарионович, пожалуй, согласился бы с вами Валерий Васильевич, — на всякий случай поддакнул Михайлов.

— Со Сталиным история гораздо сложнее. Там была не какая-то банальная явная или мнимая измена сюзерену, там была, прежде всего, классовая борьба в процессе трансформации одного политико-экономического строя в другой, — не совсем согласился со своим адъютантом Афанасьев.

— А вот, опять, кстати, о боярах, — осторожно поинтересовался Михайлов, — у нас в кунге лежат трое спеленатых, неужели к себе повезем?

— Повезем. Мы не знаем всей обстановки. Вон, Тучков с Костюченковым и Барышевым и то не рискнули отправить Ватрушина, Пасечника и Покрышева во внутреннюю тюрьму ФСБ, а поместили на одной из конспиративных дач, значит, тоже не уверены в лояльности тюремных властей. А ведь Тучков с нашим «адмиралом Канарисом»[157] еще те зубры. Так что, привезем, сдадим с рук на руки, а дальше уж пусть они их определяют куда надо.

— Оно, конечно, так. Да вот только фигуры эти слишком значимые на политической доске. Резонанс международный будет, у-у-у! — поежился адъютант.

— Да плевать, — неожиданно произнес Завьялов, разом обратив на себя внимание Афанасьева с Михайловым, и продолжил, опять розовея лицом от смущения, — на всех забугорных доброхотов. Главное — какая реакция будет внутри, а она непременно будет положительной, потому что эта троица уже всем так надолызла своими действиями и высказываниями, что может получить сочувствие только у маргинальных слоев общества.

Верховный опять с нескрываемым уважением поглядел на свою «тень», размышляя о том, что не худо иногда, вот так вот, по-простому, пообщаться с человеком, пребывающим одновременно в коридорах власти и в то же время не оторвавшимся от народа.

Старенький, но еще довольно бодренький ЗиЛ, шустро наматывал на колеса асфальт московских улиц, окруженный спереди и сзади военным эскортом.

— Аверьян Кондратьич, а ты то, что вообще думаешь?! — ради интереса поинтересовался Афанасьев у пожилого водителя, который уже много лет возил его — сначала на «Волге», а теперь вот на ЗиЛе. — Как нам Россию обустраивать?

В ЗиЛе была предусмотрена поднимающаяся стеклянная перегородка, чтобы разговоры важных персон в салоне не касались ушей обслуживающего персонала, но Афанасьев никогда ею не пользовался. Во-первых, потому что никогда не вел секретных разговоров в машине, опасаясь прослушки, а во-вторых, он просто доверял своему окружению и не желал лишний раз оскорблять его недоверием. Вот и сейчас, водитель был в курсе всех ведущихся разговоров, но предпочитал не лезть со своим мнением в высшие сферы. Водитель с Афанасьевым были ровесниками, поэтому он мог себе позволить небольшую толику фамильярности в их отношениях, тем более, что Аверьян Кондратьевич был