Этот длинный, длинный день - Юрий Витальевич Яньшин

гражданским вольнонаемным лицом, а значит, по большому счету подчинялся не Верховному, а начальнику спецгаража.

— Ты меня, Василич, такими вопросами не тереби. Не моего ума — отвечать за всю Расеюшку. У нас ведь как?! Каждый петушок — клюй свой сверчок.

— Каждый сверчок — знай свой шесток, — поправил его Михайлов.

— Ты, зелень, батьку своего поучи щи хлебать! — обрезал водитель адъютанта, а сам продолжил. — Я к чему это? А к тому, что каждый должон на своем месте пребывать. У внука, он у меня на философа учится, как-то спросил об этом. Так он сказал, что это называется стра-ти-фи-ка-цией. Во как. И не выговоришь натощак, слюной изойдешь. Я, вон, пока сидел, тебя ожидаючи, телевизор включил, смотрел, как ты выступаешь, да в грехах каешься пред честным народом.

— И что не так?! Думаешь, что неправильно сделал, что сказал? — сразу засопел Афанасьев.

— А ты не сопи Василич, да обиженку не включай на меня. Может, сейчас через меня ты со всем народом балакаешь. А на народ, сам знаешь, обижаться — грешно. Почему же не правильно?! В грехах каяться — всегда правильно и всегда к месту, — наставительно сказал водитель.

— Ладно-ладно, не ершись, продолжай.

— Оно ведь как?! — продолжал Кондратьевич резать правду-матку в глаза. — Ходить близ воды и полы кафтана не замочить, это ведь особый талан нужон. Я, вот, грешный, тоже представил себя на твоем-то месте. И подумал, а смог бы я не удержаться?! Поведаю тебе, как на духу, не знаю. Может и пуще твоего пользовался бы положеньем своим. Человек слаб телом, а душой и подавно. Я по молодости, да по глупости, тоже все рубаху на себе рвал, да «уря-а» на демонстрациях кричал, а как за полтинник-то перевалило, так и призадумываться начал. В церковь стал захаживать, потому, как и наш черед недалече в яму-то заглянуть. И страх Господень довлеет над всеми чадами его. А тебе так скажу, Василич, раз доверило тебе общество радеть за всю Русь-матушку, значит, оно верит в тебя и твои способности в этом деле. И ты обязан оправдать оказанное тебе доверие, хоть кровь из носу. По тебе будут судить о России, что там, что тут. Дашь хоть раз слабину, так все это сразу почуют, и впредь будут долбить в то болючее место, пока сам не упадешь и всю страну за собой не утащишь. У каждого должны быть свои думы — по своему масштабу. У тебя масштаб — государственный, а у меня свой. Умный должон слушать советы от умных людей, а дураку, советуй не советуй, он и сам думает, что все знает.

— Что же, ты, старина, думаешь в соответствие со своим масштабом? — не унимался никак главарь хунты.

— А то и думаю, что теперича нас, наверное, на «Аурусы» пересадят. Мы, вон о прошлом годе с ребятами полазили по такому в гараже. Оно, конечно, восемьсот лошадок под капотом, что-то да значат, автоматическая, аж девяти ступенчатая коробка передач, да к тому же изменяемый клиренс. В общем, знатная машинка, ничего не скажешь, но тяжелая зараза — шесть с лишком тонн, ей Богу — грузовик, хоть и ход у нее не в пример нашей дюже мягкий. Я уж про салон молчу. Хоть вторую обувь заводи, чтобы чего там не испачкать. Я даже скрытые автоматические гранатометы разглядел под габаритными огнями. Не машина — танк. Не знай, как и привыкать к ней буду.

— Значит, планируешь остаться при мне?! — спросил Афанасьев, весело подмигивая Михайлову и Завьялову.

— Да куды ты без меня-то?! — вскинулся Кондратьевич. — Ну, дадут тебе молодого, какого ни на есть, водилу, и что?! Сам ведь знаешь, какие они нонче пошли. Сам разобьется и тебя старого разобьет. И будешь ты валяться, как мешок с костями где-нибудь в канаве, и рот нараспашку. Стыд и срам. И что я скажу твоей Петровне?! Не уберег, мол? Нет, уж. Сиди, Василич, и не рыпайся, а я тебя до места доставлю, как на пуховой перине.

С последними словами, все четверо не удержались и прыснули дружным смехом. Смеялись первый раз за весь этот трагический день. Оно может, конечно, и неправильно где-то, в такое время, но накопившийся стресс русские привыкли снимать, либо за рюмкой сорокаградусной, либо за душевной беседой в тесном кругу своих. Так, за разговорами и доехали до места.

II

24 июня 2020 г., Россия, г. Москва, Фрунзенская набережная 22, Национальный центр управления обороной РФ

С тех пор, как они отсюда отъехали, войск поблизости и вокруг обширного здания, занимающего собой целый квартал, заметно прибавилось. Их кортеж, движущийся по набережной, первые блокпосты заприметили еще на дальних подступах к «генеральскому гнездилищу». Дежурившие на них военнослужащие из состава офицеров вставали вдоль дороги и приветствовали, отдавая честь, как первому и уже признанному ими лицу в государстве. Солдаты же сидящие на броне танков и бронетранспортеров махали шлемофонами и другими головными уборами. «Видимо уже слышали по радио мое выступление» — подумал Верховный. По эмблемам на бортах бронетехники. Афанасьев признал «кантемировцев».[158] Лица встречающих, несмотря на тревожную и трагическую обстановку были радостными. Афанасьев не удержался и опустил, не смотря на осуждающие взгляды сопровождавших, боковое стекло, чтобы поприветствовать военнослужащих в свой черед. Перед центральным входом в здание Минобороны стояла по меньшей мере танковая рота. Кто-то уже подсуетился и расстелил длинную красную дорожку, ведущую к большим стеклянным дверям. Аверьян Кондратьевич тоже знал свое дело не хуже других, поэтому, лихо притормозив, остановился вровень с ее концом, так, чтобы нога Верховного сразу ступила на триумфальную тропинку.

— Да, смотри не выскакивай, — предостерег он своего патрона ворчливым тоном, — двери откроют, кому это полагается делать. Блюди себя.

И действительно, тут же подскочил откуда-то дежурный офицер при аксельбантах и открыл дверь, одновременно отдавая честь. Выгрузив из автомобиля свое, довольно плотное и приземистое тело, действительно напоминающее комод, Афанасьев немного растерялся, не зная, что делать: сразу идти внутрь здания или подождать, когда пригласят. Немного потоптавшись, снял оплывшую по краям мятую и бесформенную «фураньку» в соответствие с модой, привитой покойным министром обороны, помахал ею бойцам оцепления, и не надев на голову, прошел внутрь здания. Следом за ним, на некотором от него расстоянии, прошли Завьялов с Михайловым.

В большом и светлом холле его встречал весь, присутствующий на данный момент в столице генералитет, выстроившийся в две шеренги по сторонам дорожки и приветствовавший его дружными и громкими аплодисментами. Не привыкший к подобным знакам внимания Афанасьев неловко