Мальчик, который видел демонов - Кэролин Джесс-Кук

Теперь родовая травма получила новое звучание: может, она и вызвала болезнь? Недостаток кислорода подействовал на мозг? Или шизофрения таилась в моих генах, перескочив от моей матери к Поппи? Или я что-то сделала не так?

Что еще я могла сделать, чтобы спасти ее?

Я проверила мобильник. Пропущенные звонки Фай, Майкла, с незнакомого мне номера. Я набрала его, но мне не ответили. Вскоре я позвонила Мелинде.

– Привет! – воскликнула она после того, как я поздоровалась и представилась. – Маэстро! Как поживаете?

Я спросила, можно ли мне воспользоваться инструментом в одном из репетиционных классов.

– Разумеется, – ответила Мелинда. – Приезжайте, и я вас отведу. В главном репетиционном классе у нас «Стейнвей». Подойдет?

– Да, – произнесла я и отключила связь.

* * *

Я прибыла в кабинет Мелинды с банкой колы и шоколадным кексом размером с большой моток шерсти. Решила, что скоро месячные – гормоны бушевали, а потому я не находила себе места. На эту же причину списала и бессонницу. Мелинда при виде кекса в прозрачном пластиковом пакете едва не пустила слюни и повела меня в репетиционный класс.

Совершенно пустой, если не считать вращающегося табурета и сверкающего черного концертного рояля «Стейнвей». Я бросила колу и кекс в корзинку для мусора.

Мелинда нахмурилась.

– Я же ничего такого не говорила… – Я покачала головой.

– Нет аппетита. Хочется только играть.

Когда она закрыла дверь, я начала с нескольких арпеджио, чтобы разогреть пальцы. За последние четыре года я прикасалась к клавишам не более десяти раз. Несмотря на такое пренебрежение к музыке – и меня это удивило, – мои пальцы, казалось, сами отыграли все то, что я знала раньше. Я уже не могла вспомнить ноты Второго концерта Рахманинова или равелевской «Паваны на смерть инфанты», но мои пальцы безошибочно находили нужные клавиши. Я чувствовала себя марионеткой наоборот: мое тело двигалась под воздействием струн рояля.

Наконец я достала из кармана сложенный лист с музыкой Алекса. Хотя мелодия звучала в голове, пальцы ее еще не выучили. Я вновь просмотрела ноты, перед моим мысленным взором возникла головка Поппи, склоненная над кабинетным роялем.

«Я люблю тебя, мамочка».

Я разгладила лист, потом поставила на пюпитр, скользнула пальцами по бумаге. Начала играть, взяла ноту си правой рукой, аккомпанируя левой. Не закончив первого такта, остановилась и на дюйм подняла пальцы над клавишами. Сердце сжалось от эха музыки в этом холодном пустом классе.

Какие бы воспоминания ни расшевелили эти начальные ноты, они вызвали не только картинку, возникшую перед мысленным взором. На сей раз воспоминания заполнили вены, кожа ожила под мягкостью ее кожи, как в тот раз, когда я впервые держала на руках Поппи, щечкой к груди, а ее головка умещалась в моей ладони. Реальность ощущений потрясла меня. Но они и искушали. Я вновь опустила руки на клавиши и продолжила. Ощутила лопатки дочери, прижимающиеся к моим ладоням, когда я подняла ее на руки после падения с велосипеда, словно музыка стала проводником между мной и тем моментом, перенеся меня сквозь время.

Я играла.

Через кисти в руки и далее по всему телу растекалось ее тепло, как в тех случаях, когда она, забравшись в мою кровать, прижималась ко мне после кошмарного сна. Ее ноги сжимали мои, гладкие волосы щекотали подбородок. Когда я закончила первую часть, сердце мое билось очень часто. До конца оставалось несколько тактов, но вдруг раздался громкий стук в дверь. Я перестала играть.

– Войдите.

Очень медленно дверь открылась. Я ожидала увидеть Мелинду или какого-нибудь студента, не заметившего моего имени в списке репетирующих, который висел в коридоре у двери. Но в класс вошел низенький и очень старый мужчина, лысый, сгорбленный, в потрепанном твидовом костюме, пожелтевшей рубашке и коричневом галстуке-бабочке. Я начала объяснять, что получила разрешение на репетицию до окончания часа, но замолчала, потому что что-то в нем мне показалось очень знакомым. Попыталась вспомнить, откуда могла его знать. Посеревшее лицо, густо изрезанное морщинами, выступающие вперед губы, островки седых волос на затылке. Он переступил порог, волоча ноги.

– Могу я вам чем-нибудь помочь? – вежливо произнесла я.

Он остановился, чуть распрямился, улыбнулся. Я отпрянула. Даже для человека его лет он выглядел отталкивающим.

– Вы слишком отделяете один звук от другого, – сказал он с легким акцентом, но я не могла понять, с каким именно. – Или вы не обращали внимания на фразировочные лиги?

Я посмотрела на листок с нотами, который лежал передо мной.

– Вы про это?

– Я сочинил музыку, которую вы играете. – Он низко поклонился. – Сожалею, что вы получили это произведение не из моих рук.

Я наблюдала, как мужчина медленно поворачивается и закрывает за собой дверь.

– Это ваше произведение?

– Разумеется, мое. – Он двинулся к роялю. – Вам нравится?

Я в недоумении поднялась.

– Кто вы?

Он уже обходил рояль, заложив руки за спину. Я наклонилась, чтобы взять брифкейс. Когда подняла голову, мужчина стоял справа от меня, достаточно высокий, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Только радужных оболочек у него не было. Их словно закрыла однородная серая катаракта. И напоминали они камушки. Я ахнула и отступила на шаг.

– Аня! – Он наблюдал, как я пячусь. – Аня!

Я почувствовала, как бьется сердце и трясутся руки. Посмотрела на дверь.

– Вы хотели бы иметь этот рояль? – Он улыбался. – Или такой же, как этот?

Он вновь двинулся вокруг рояля, ведя скрюченными пальцами по черному корпусу. Я пыталась сообразить, что происходит.

– Вы сказали, что написали это произведение? – Любопытство взяло верх, несмотря на исходящее от него ощущение угрозы, заполнившее репетиционный класс.

– Вы больше не собираетесь играть?

– Другой человек, которого я знаю, говорил, что он написал эту музыку, – произнесла я.

Мужчина взглянул на лист с нотами и улыбнулся.

– Вы знаете Алекса? – спросила я, внимательно наблюдая за ним и продвигаясь к выходу.

Он посмотрел на дверь. Клянусь, я услышала, как щелкнул замок. Пот выступил на спине и под мышками. Я сказала себе, что надо сохранять спокойствие, бояться нечего, ему лет семьдесят пять, и если я не смогу отбиться от мужчины его возраста, тогда напрасно двадцать лет держала себя в форме. Но речь шла не о физической силе. Я чувствовала себя связанной, попавшей в ловушку, и свет в репетиционном классе мерк, в углах сгущались тени.

Я вспомнила про мобильник. Трясущимися руками вытащила его из кармана и начала набирать номер. Секундой позже дисплей потух. Разрядился аккумулятор.