Флэшмен в большой игре - Джордж Макдональд Фрейзер

— И тогда этому проклятому восстанию придет конец, — уверенно заявил он, когда той же ночью мы разбили лагерь милях в десяти от Канпура, а небо на севере озарялось вспышками орудийного огня, который велся почти непрерывно. — Мы знаем, что наши войска уже подступают к Дели, так что вскоре должны проломить оборону бунтовщиков и сбросить нечистое создание, именующее себя королем Индии, прочь с его предательского трона — это посеет неуверенность в сердцах мерзавцев. А затем, когда с юга от Лакноу двинется Лоуренс, а другие наши силы продвинутся вверх по реке, это гнездо мятежников под Канпуром окажется в ловушке — уничтожить их, и дело сделано. Потом останется только восстановить порядок и назначить этим негодяям достойное наказание; им нужно будет преподнести незабываемый урок — даже если придется уничтожать этих выродков десятками тысяч. — Роуботем вновь погрузился в сладостные мечты, которые напомнили мне о повешенных в этот день, а его вояки, сидящие у костра, возбужденно загалдели. — …Даже сотнями тысяч. Это — минимум, который потребуется, чтобы раз и навсегда выбить из них даже саму мысль о мятеже. Милосердие было бы настоящим сумасшествием — его бы приняли за нашу слабость.

Эта проповедь вызвала небольшую, но весьма оживленную дискуссию, что делать с побежденными мятежниками — разорвать выстрелом из пушек, повесить или расстрелять. Некоторые предпочитали сжечь их живьем, кое-кто — засечь до смерти, а малый в соломенной шляпе настаивал на том, чтобы всех распять, но кто-то из присутствующих заметил, что это будет напоминать богохульство. Мои спутники всерьез и со знанием дела занялись обсуждением этого вопроса, и прежде чем вздымать руки в благочестивом ужасе, вспомните, что семьи многих из них были вырезаны в обстоятельствах, подобных тем, которые я наблюдал в Мируте, и они жаждали отплатить панди той же монетой, что, в общем-то, было вполне нормально. Кроме того, они были убеждены, что если не зададут бунтовщикам хороший урок, мятежи будут продолжаться, так что кара за убийство любого белого человека в Индии должна быть так ужасна, чтобы память о ней делала невозможным повторение этого преступления.

Должен признаться, мне все это было безразлично — я был слишком озабочен тем, как безопасно добраться до Канпура, чтобы печалиться о том, как они собираются расправиться с бунтовщиками; мне же все эти планы представлялись несколько преждевременными. Мои же новые спутники действительно оказались весьма странными — стоило им только закончить обсуждение деталей казней, как они ударились в спор о том, следует ли разрешить в футболе толчки и перенос мяча и поскольку я был настоящим воспитанником Рагби, то сразу же присоединился к поборникам толчков. Наверное, это странно выглядело со стороны — я, в своем образе заросшего волосами пуштуна, в поштине и пуггари — рассуждающий о том, что стоит только запретить толчки на поле — и с самой мужественной из всех игр будет покончено (несмотря на то что сам я ни за какие деньги не стал бы принимать в этом участие), а рядом седобородый оборванец, на куртке которого еще не высохла кровь сипаев, утверждающий, что подобное ведение игры — сущее варварство. Большинство других также присоединилось к спору, с одной или другой стороны, но были и такие, что, нахохлившись, сидели в сторонке, читали свои библии, чистили оружие или просто что-то бормотали себе под нос; это была не слишком душевная компания и даже сегодня меня пробирает дрожь, когда я думаю о них.

И тем не менее они умели воевать; меня поражало, как Роуботему удалось так сбить отряд менее, чем за месяц (и откуда у него взялись к этому способности), но когда на следующий день они планировали дальнейший марш, то делали это на удивление искусно: с разъездами на флангах и разведчиками, двадцатифунтовыми мешками с фуражом на седле у каждого, а оружие и все металлические части амуниции были обмотаны тряпьем, так чтобы ни одна железка не звякнула и даже кожаные башмаки для того, чтобы ночью приглушить стук лошадиных копыт, были заботливо приторочены сзади. Даже казаки Пенчерьевского и охотники за скальпами Кастера не могли бы выглядеть более браво, чем этот сборный отряд из клерков и прочего сброда, которых Роуботем вел в Канпур.

Мы подходили к городу с востока и, поскольку армия панди сконцентрировалась вокруг укрепления Уилера и в жилых кварталах, мы приблизились к Канпуру на расстояние двух-трех миль, а затем Роуботем приказал залечь в лесу и ожидать, пока стемнеет. Кстати, перед этим мы наткнулись в рощице на пикет мятежников, убив двух из них, а еще троих взяли в плен — только для того, чтобы повесить. Еще двух бродяг поймали несколько позже и, поскольку рядом не было подходящих деревьев, достойный Роуботем и риссалдар просто отсекли им головы. Сикх разделался со своей жертвой одним ударом; а Роуботему понадобилось три — он не слишком-то ловко владел саблей. Так что общее число жертв, по данным Чизмена, достигло пока девяноста трех.

Мы пролежали в духоте леса до конца дня, изнемогая от зноя и прислушиваясь к непрерывному гулу канонады; единственным утешением нам служили слаженные артиллерийские залпы, указывающие на то, что канониры Уилера отлично справляются со своим делом и пока не ощущают недостатка в порохе и снарядах. Выстрелы продолжались и после захода солнца, а один из сикхов, подобравшийся к траншеям менее чем на четверть мили, доложил, что слышал, как британские караульные четко, как часы, выкрикивают свое: «Все спокойно!»

Около двух часов утра Роуботем собрал нас и отдал свои приказы.

— Путь на Аллахабадскую дорогу свободен, — сказал он, — но прежде чем мы достигнем ее, должно принять немного вправо, чтобы выйти на нее за позициями пушек мятежников, не далее чем в полумиле от британских траншей. Ровно в четыре я выпущу ракету, по которой мы выскакиваем из укрытия и изо всех сил скачем к укреплению; часовые, увидев ракету, пропустят нас. Пароль — «Британия». А теперь запомните, ради собственной жизни, что наша цель находится слева от церкви, так что во время движения держитесь так, чтобы ее шпиль был чуть впереди и справа от вас. Наш путь будет проходить мимо беговой дорожки через поле для крикета…

— О! — воскликнул кто-то, — тогда нужно остерегаться крикетных калиток.

— …а затем нам придется заставить наших лошадей преодолеть траншейный бруствер, высота которого составляет около четырех футов. Ну, а теперь — Боже, благослови нас и дай нам встретиться снова — в английском лагере или на небесах!

Должен отметить, что подобные благочестивые напоминания о том, что все мы смертны, мне особенно нравятся. Пока они обнимались и пожимали друг другу руки в темноте, я прошептал Ильдериму, что он любой ценой должен держаться рядом со мной. От испуга я впал в свое обычное полуобморочное состояние и мне отнюдь не прибавилось бодрости, когда мы выехали на опушку леса и кто-то рядом прошептал:

— Эй, Джинкс, который час?

— Десять минут четвертого, — ответил Джинкс, — доброго солнечного утра двадцать второго июня — и будем надеяться на Бога, что нам удастся дожить до двадцать третьего.

Двадцать третьего июня; я вспомнил эту дату — как будто вдруг перенесся в просторную, обшитую панелями комнату Балморала, и как тогда сказал Пам «…империя падет через сто лет после битвы у Плесси… двадцать третьего июня следующего года». Клянусь святым Георгом — да это же знамение! Все вокруг было погружено во мрак, слышался только глухой перестук копыт; я стиснул поводья в потных ладонях, изо всех сил впиваясь взглядом в зыбкий темный силуэт всадника, скачущего впереди. Когда мы остановились, раздался тихий гул голосов, а затем мы долго ожидали сигнала в редеющей мгле, между двумя рядами полуразрушенных домов — пять минут, десять, пятнадцать, и наконец голос впереди выкрикнул: «Все готовы!» Чиркнула спичка, кто-то сдавленно выругался, затем огонек разгорелся поярче и вдруг брызнул снопом искр — и оранжевая ракета взлетела в пурпурное утреннее небо, таща за собой яркий хвост, как маленькая комета. Ее взрыв утонул в реве и воплях, где-то далеко Роуботем крикнул «Вперед!» — и мы вонзили шпоры в бока скакунов, буквально выстрелив в направлении траншеи всей нашей сплоченной конной массой.