Считанные дни - Хуан Мадрид

Лисардо сделал паузу. Угарте вдруг поднялся, но тут же сел на свой стул, словно внезапно принял какое-то решение.

Лисардо продолжил:

— …помню, во время наших прогулок всегда светило солнце, всегда стояла хорошая, как по заказу, погода… Хорошо помню Ретиро: когда я был маленьким, мне казалось, будто там всегда царит весна. Любопытно, правда? Я пользовался тем, что отец погружен в чтение, и разглядывал его исподтишка. Он представлялся мне необыкновенно красивым… Так считал не только я, но и подружки моей матери. А уж какой он был бабник — не то слово! Волочился за каждой юбкой. Его приятельницы бегали к нему на свидания в Ретиро. Этот кобелина уверял мать, что идет в Ретиро погулять со мной, а сам использовал момент, чтобы строить глазки своим шлюшкам. Оставлял меня наедине с «Малышкой Лулу» и сматывался на Альфонсо XIII в один из самых модных пансионатов. Как сейчас помню, он еще назывался «Хостел Дерби» и наверняка служил домом свиданий. Однажды я наябедничал матери — и прости прощай «уютное гнездышко»… Отец прямо рассвирепел и назвал меня, знаешь, как? Маленьким вонючим клопом и стукачом. Ха-ха-ха! А я был просто в восторге: наконец-то удалось ему напакостить… Комиксы напоминают мне о тех временах.

— Можешь дальше не распространяться — я тебя не слушаю. Не слышал ни одного словечка. Так что заткнись. Мне опостылели разговоры о твоем богатеньком папочке.

— Вахлак… Что ты понимаешь? Еще смеет рассуждать о моем отце. Да ты хоть знаешь, какой он человек? Умница — не чета тебе! После того случая он уже больше не водил меня ни в Ретиро, ни куда-нибудь еще, прямо взбесился, и поделом. Наябедничав матери, я поступил подло… как последний мудак.

— Вот здесь ты прав, папенькин сынок. Как был мудаком, так и остался. Я с тобой согласен: что ни сделаешь — получается одна подлость.

— Не тебе судить! Мой отец произвел переворот в использовании металлических конструкций. Его расчеты по сопротивлению материала при строительстве туннелей до сих пор фигурируют в учебниках всех архитектурных школ мира. Так что заткнись, невежда!

— Оскорбляешь? Я спокойно сижу и тебя не трогаю. Не смей называть меня невеждой.

— Угарте, невежда — это не оскорбление, мне так кажется, хе-хе-хе! Это диагноз, причем безнадежный.

— Ты меня сильно утомил, пай-мальчик!

Лисардо протянул руки вперед и покрутил растопыренными пальцами.

— Ох, как напугал! Смотри, прямо трясусь от страха.

— Продолжай, продолжай! Но помни: смеется тот, кто смеется последним. Однажды… ладно, потом сам увидишь.

— Та-ра-ри, та-ра-ра.

— Давай, продолжай в том же духе…

— Смотрите, какие мы чувствительные! Я бы растрогался, если бы не было так противно. Вылитый педрило, и это единственное, чем ты можешь гордиться.

Угарте с налитым кровью лицом медленно поднялся со стула.

— Довольно! Закрой свою грязную пасть, козел!

— Но, Угарте, деточка, разве ты не понимаешь? Быть педерастом не так уж стыдно, верно говорю. Ты просто не хочешь в этом признаваться. Признайся, и тебе полегчает. Ты — педераст и любишь подставлять свою задницу. Ведь правда? Скажи!

Угарте наклонился над кроватью.

— Я тебя просил прекратить оскорбления! Не говори потом, что я тебя не предупреждал.

— Ну, иди ко мне, радость моя, приди в мои объятия. Я трахну тебя так, как ты любишь. Давай, спускай штаны и подставляй задницу.

В руке Угарте сверкнуло лезвие и мягко погрузилось в тело Лисардо: нож вошел, словно в кусок сливочного масла, в нескольких сантиметрах над пряжкой ремня. Лисардо вытаращил глаза и замер в изумлении.

Угарте потащил лезвие вверх и вспорол ему живот до грудины. Брызнула кровь и потекла сначала на брюки, потом на покрывало. Лисардо зажал рану обеими руками. Под пальцами зашевелились кишки, похожие на огромных серовато-белых червяков.

Он завертелся на кровати, все еще не понимая происходящего. Угарте застыл над ним с крепко сжатыми губами и окровавленным ножом в дрожащей руке.

— Козел, козел! — взвыл Лисардо. — Смотри, что ты со мной сотворил! Ты же меня убил!

— Нет, я не хотел… подожди секунду… я сейчас…

Из вспоротого живота Лисардо лезли кишки, смешанные с калом и кровью, а он пытался удержать их руками. По телу сверху вниз прошла судорога, сопровождаемая страшной болью. Его вырвало коричневым сгустком, который побежал по подбородку и дальше вниз, смешиваясь с кровью.

Лисардо откинулся назад, собрал последние силы и, пошарив в кармане брюк, извлек из него липкий, обагренный кровью револьвер.

Потом навел его на оцепеневшего от ужаса Угарте, который все еще стоял над его кроватью с ножом в руке.

— Что там такое? — спросила Эмма. — Выхлопная труба в машине?

— Нет, звук шел из соседней студии. Подожди здесь, я сейчас.

Антонио направился к двери, но Эмма побежала за ним и схватила его за руку.

— Не ходи туда. Ты обещал никогда там не появляться. Мы собирались в ресторан — так пошли уже. Книга закончена, и тебя больше ничего не связывает с этими людьми.

Антонио отстранил ее от себя и взял «Лейку».

— Дай мне ровно минуту. Садись и жди, хорошо? Я тотчас же вернусь.

Он выскочил на лестничную клетку и подбежал к студии Чаро. Дверь была открыта.

Угарте лежал на полу рядом с кроватью. В центре лба виднелось маленькое отверстие, похожее на черную метку.

Лисардо с лезшими из живота кишками силился встать на ноги. Все вокруг было залито кровью: постель, его одежда и пол. По комнате витал густой солоноватый запах с привкусом гниющей плоти, распространяя по комнате промозглый холод. Лисардо пытался упереться ногами в пол, но при каждом движении кишки все больше вываливались наружу.

Антонио затошнило.

— Лисардо! — закричал он. — Боже мой, Лисардо! Что здесь произошло! А Угарте? Что с ним?

Лисардо вырвало черной кровью.

— Я убил, убил этого козла… — Он скривил рот, пытаясь улыбнуться, но не смог. — Я истекаю кровью… Пошли за отцом. Ты понял?.. Его зовут так же, как и меня… Скажи ему…

— Не двигайся, я позвоню в полицию… в «скорую помощь». Лежи спокойно Лисардо, только не двигайся.

Лисардо все пытался удержать внутренности в брюшной полости. Он сжимал живот обеими руками, но кишки скользили и ползли между пальцами.

— Нет, нет… пошли за отцом. Он на фиесте с Чаро и Ванессой, там еще юрист, который… Скажи ему… скажи, пусть придет… Не вызывай легавых. — Он скорчился от боли. — Не могу больше… там жжет… горит… я весь горю, фотограф. Я сгораю.

В дверях показалась Эмма и закричала, закрыв лицо руками.

Лисардо закатил глаза и в последнем отчаянном усилии зашевелил губами, пытаясь что-то сказать. Антонио навел на него объектив «Лейки»: