Мое не мое тело. Пленница - Лика Семенова

тебя. Позвольте мне уйти. Я больше ничего не прошу. Даже о помощи.

Он усмехнулся, поднялся, надвигаясь:

— Просишь?  — Он подошел вплотную, заправил за ухо мои волосы, касаясь щеки: — Кто же так просит?

Я попятилась, но он лишь шагал вперед до тех пор, пока я не уперлась в стену. Его рука нырнула под пальто, обжигая бедро:

— Ты попроси, как следует, а потом поговорим.

Я задеревенела, напряглась. Вцепилась мертвой хваткой в его запястье, пытаясь отвести руку.

— Не надо, Питер.

Я сама удивилась, насколько холодно и ровно прозвучал мой голос, хотя внутри я умирала от страха. Нужно быть предельно наивной, чтобы не понять, что ему нужно.

— Почему? — его рука лишь скользнула выше, забираясь под пояс чулок. — Помнится, когда-то ты была совсем не против. Жаль, нам помешали. Теперь брезгуешь? Или ложиться под это шестипалое чудовище гораздо приятнее? Ну! Давай, детка, как раньше!

Я дернулась, уперлась ладонями в его грудь:

— Перестань! Перестань же! Иначе…

— … иначе что? — Питер осклабился, сверкнув пожелтевшими зубами. — Ну? — Он даже отстранился, развел руками, будто издевался: — Что ты сделаешь? Ударишь меня? Давай! Или боишься?

Провокация чистой воды, но я поддалась. Раньше, чем успела это понять. Хило шлепнула его по небритой щеке и тут же осознала собственное бессилие. Что я против него? Женщина всегда слабее. Его все это только раззадоривало.

Он шумно выдохнул:

— Еще! Ну! Давай, давай! Что ты такая вялая?

Я опустила руки, сжала кулаки:

— Я закричу.

Он снова улыбнулся:

— Кричи. Любишь, чтобы смотрели? Я тоже не против.

Я нервно замотала головой, выставила руки, то ли отгораживаясь, то ли умоляя:

— Питер, прошу, не надо.

Последняя попытка достучаться до человека. Его не оглушал наир. Он делал это осознанно, намеренно. Зная, что совершает насилие. И ему это нравилось. Я чувствовала.

Питер по-прежнему смотрел на меня, вызывающе улыбаясь. Но улыбка медленно сползала с его лица, глаза холодели. Он рывком придавил меня к стене, пальцы удивительно проворно расстегнули пуговицы на пальто. Он задрал платье мне на талию и стаскивал панталоны. Запустил руку между ног, и меня ошпарило, огонь побежал по венам. Наир. Но не было никакого томления. Я почти задохнулась от мощного выброса. Но Питер ничего не ощущал. Я извивалась, пыталась схватить его за руки, но была настолько слаба, что мое сопротивление никак не мешало.

 Я закричала, когда его палец толкнулся внутрь, завизжала, но он лишь сильнее придавил меня к стене, впился в губы. Я давилась его языком, задыхалась. Схватила за уши и тянула, отталкивая, со всей силы, до боли в пальцах. Рывками, со всей силы. Питер отстранился, скидывая мои руки. Его лицо и уши были красными. Он ударил меня по щеке:

— Сука!

Я прижала ладонь, пытаясь унять разлившуюся боль. Инстинктивно провела языком по зубам, прощупывая, все ли на месте. Но глаза Питера сверкали больным азартом. Жалили, будто протыкали насквозь. Он схватил меня за волосы и дернул вниз, заставив опуститься на колени.  Я с ужасом увидела, как его руки потянулись к пряжке ремня. Он приспустил штаны, вываливая налитый член, перевитый толстыми чернильными венами.

Я не успела подняться. Он вновь схватил меня за волосы, встал так близко, что упирался членом мне в щеку. Водил им, ухватив другой рукой. Меня передергивало от омерзения. Он схватил меня за лицо, надавил под скулами:

— Открывай рот, шалава.

Я вцепилась в его руку, пыталась вертеть головой, но от боли немело лицо, челюсть разжималась. Он нажал еще сильнее:

— Открывай, сучка. И только попробуй показать зубы!

Казалось, он наслаждался звучанием этих слов. А меня выворачивало. От его голоса, от его запаха. В голове загудело колокольным звоном:

«Кусай!»

Я вздрогнула, услышав крик Этери. Тут же замерла, остолбенев. Питер уткнулся головкой в мои губы:

— Открывай!

«Кусай эту тварь!»

Я не могла ответить Этери. Но боялась, что если сделаю это — он убьет меня на месте.

«Кусай! Чего ты ждешь?»

Питер толкнулся мне в губы, давил на лицо. Я приоткрыла рот, не в силах больше терпеть ломящую боль, и толстый горячий орган скользнул в рот.

«Кусай!»

«Крик» Этери был таким истошным, что я едва не оглохла. Стиснула зубы, но у Питера оказалась слишком хорошая реакция — он успел освободить мой рот. Лицо обожгло ударом так, что я упала навзничь, стукнувшись затылком.

 — Сука!

Он сел на меня верхом, и на удивление методично начал расстегивать пуговицы ворота платья. Я билась, извивалась. Но он лишь выпрямил мои руки вдоль тела и встал коленями на запястья, лишая движения.

«Ударь его!»

— Я не могу! — я продолжала ерзать в пыли, но чувствовала себя связанной.

Он оскалился:

— Все ты можешь.

— Я не могу, у меня не хватит сил.

— Зато у меня хватит.

Мне уже было плевать, что Питер слышит меня, думает, что я говорю с ним. Какая разница. Самое главное, чтобы меня услышала Этери. Только в ней я видела сейчас хоть какую-то поддержку. Но что могла она? Она была еще беспомощнее меня и могла лишь «орать» у меня в голове.

Наир едва не перешиб дыхание, прокатил по телу плотной вибрацией.

«Дай мне свои руки. Ты не справишься с ним, а я справлюсь. Я знаю, куда бить».

Питер расстегнул платье до пояса, сдвинул бюстгальтер и вцепился в мою грудь. Сжимал соски, заставляя меня выгибаться от боли. Присосался губами и прикусил так, что из глаз едва не брызнули слезы. Я запрокинула голову:

— Как? Скажи, как!

«Расслабься. Представь, что руки не подчиняются тебе. Отдай их мне».

Звучало просто, но добиться этого было почти невозможно. Я инстинктивно сопротивлялась, напрягалась, извивалась. Не могла даже на мгновение допустить мысль, что податливо обмякну в его руках.

«Ну же! Дай мне свои руки! Впусти меня! Не знаю, как ты, но я не хочу быть оттраханной этой недостойной тварью! Впусти меня!»

Она твердила, как заклинание.

Питер приподнялся, потянул меня на себя, развод ноги. Еще пара мгновений — и он изнасилует меня.

Не знаю, о чем я думала. Руки безвольно повисли плетьми. Я смотрела в пыльный потолок, с которого свисали густые тенета. И мне казалось, что я умираю. Он уже шарил пальцами между ног, пытаясь нащупать чувствительное место. И я позволяла. Нажимал так, что хотелось завыть от омерзения. Мне казалось, что я  лежу на трескучем