О всех созданиях – больших и малых - Джеймс Хэрриот

Солнечное существование Нуджиста омрачала только одна тучка: Ходжкин, старик-садовник, чье отношение к нашим четвероногим друзьям стало весьма кислым с тех пор, как ему было поручено бросать Трики для разминки резиновые кольца, теперь оказался камердинером подрастающего хряка. Он должен был кормить Нуджиста, укладывать его спать и приглядывать за ним, когда его выпускали в сад поразвлечься. Старому деревенскому жителю, естественно, было нестерпимо прислуживать свинье, которой даже не предстояло превратиться в отбивные. Во всяком случае, едва он брал ведро с кормом, как глубокие морщины у него на лице становились еще глубже.

В первое мое посещение его подопечного он угрюмо приветствовал меня словами:

– К Нудисту, значит, пришли?

Насколько я знал Ходжкина, ни о какой игре слов и речи быть не могло. Нет, он искренне пытался произнести кличку поточнее, и на протяжении всей долгой жизни моего племянника для старика он оставался Нудистом.

Нуджист подарил мне и одно бесценное воспоминание. Как-то раз сразу после обеда затрезвонил телефон. Звонила миссис Памфри, и по ее дрожащему голосу я сразу понял, что случилась какая-то неимоверная катастрофа. Именно этим голосом мне сообщалось, что Трики-Ву плюх-попает или оприпадился!

– Ах, мистер Хэрриот! Слава богу, я вас застала! Это Нуджист! Боюсь, он опасно болен!

– Неужели? Мне очень жаль. Что с ним?

Некоторое время в трубке слышались лишь судорожные вздохи. Затем миссис Памфри обрела голос:

– Ну-у… он не может… у него не получаются… его малые дела.

Я давно знал, что в ее лексиконе обозначается большими и малыми делами.

– Вы имеете в виду задержки с мочеиспусканием?

– Ну-у… э… – Она была в полном смущении. – Не то чтобы… но не так…

– Странно! – сказал я. – А ест он хорошо?

– Кажется, да, но… – И тут она вдруг выпалила: – Ах, мистер Хэрриот, я так боюсь! Ведь, как я слышала, у мужчин… и именно так… Причина – железа… ведь верно?

– Ну, это вас пусть не тревожит. Не говоря уж о том, что свиньи этим заболеванием не страдают вообще, в любом случае четыре месяца, по-моему, слишком юный возраст для простатита.

– Ах, я так рада! Но что-то… э… препятствует. Вы приедете, правда ведь?

– Уже выезжаю.

Мне пришлось довольно долго томиться у загона Нуджиста. Он уже вырос в солидного подсвинка и глядел на нас сквозь сетку, дружески похрюкивая, и, несомненно, ждал, когда же с ним поиграют. Наконец, потеряв терпение, он несколько раз прогалопировал по загону, вытягивая передние ноги, точно палки.

Я уже пришел к выводу, что мой визит был напрасен, как вдруг миссис Памфри, которая все это время прохаживалась вдоль сетки, заламывая руки, словно приросла к месту и дрожащими пальцами указала на Нуджиста.

– О господи! – прошептала она. – Вот! Вот! Вот опять!

Краска сбежала с ее лица, оно стало белее мела.

– Какой ужас! Не могу, не могу смотреть! – Она со стоном отвернулась и спрятала лицо в ладонях.

Я внимательно вглядывался в Нуджиста. Он оборвал галоп и облегчал мочевой пузырь, прыская струйку за струйкой, как и положено хряку.

– Право же, я не замечаю ничего ненормального.

– Но он… он… – Она все еще не решалась отнять руки от лица. – Он же… делает это… через промежутки.

Я уже давно приобрел сноровку сохранять серьезное лицо в присутствии миссис Памфри, и теперь сноровка эта пришлась как нельзя кстати.

– Но так свойственно им всем, миссис Памфри.

Она полуобернулась и, вся дрожа, краешком глаза покосилась на Нуджиста.

– Вы имеете в виду… все свиньи-мальчики?

– Все свиньи-мальчики до единого, каких я видел, делали именно так.

– О-о! О!.. Как странно! Да, очень странно. – Бедняжка обмахнулась носовым платком, и краска алым потоком разлилась по ее лицу.

Чтобы избавить ее от неловкости, я стал крайне деловитым.

– Да-да, абсолютно! Многие люди впадают в такую ошибку, уверяю вас. Ну, мне пора. Был рад убедиться, что малыш здоров и счастлив.

Нуджист прожил долгую безмятежную жизнь и более чем оправдал мои ожидания. По обилию подарков он не уступал Трики, и я, как и с Трики, успокаивал свою совесть сознанием, что питаю к нему искреннюю привязанность. Как всегда, каплей дегтя в бочке меда было иронизирование Зигфрида. Я достаточно настрадался от него в прошлом, когда получал фотографии, подписанные мопсом, так что воздержался и не показывал ему фотопортрет, подписанный хряком.

Ангус Грайер, дипломированный ветеринар, никогда не радовал взор благообразной красотой, но, когда он сидел в кровати, опираясь на подушки, самые мужественные сердца содрогнулись бы при виде его лица в багровых разводах и с выпученными глазами над воротником розовой стеганой пижамы. И тем более в восемь утра, когда он обычно давал мне первую из ежедневных аудиенций.

– Опять опоздали! – заявил он скрежещущим голосом. – Что, из постели выбраться не можете? Я вам повторял, пока не осип, что в восемь вы должны отправляться по вызовам.

Пока я бормотал извинения, он раздраженно дергал одеяло, оглядывая меня с ног до головы со все возрастающим отвращением.

– И еще: на вас не брюки, а черт знает что! Если уж вам приспичило работать в брюках, так сшейте себе пару у приличного портного, бога ради. Не разберешь даже, какого они покроя, и ветеринару неприлично расхаживать в таких штанах.

Вот тут он уязвил меня до глубины души. Я питал к этим брюкам нежнейшие чувства. Заплатил за них тридцать шиллингов в лондонском Армейско-флотском универсальном магазине и льстил себя мыслью, что они придавали мне определенную элегантность. И нападки Грайера на них уязвляли меня тем больнее, стоило мне вспомнить, что моими услугами он почти наверное пользуется бесплатно, – Зигфрид, уж конечно, небрежно отмахнулся от предложенной компенсации.

Я пробыл тут неделю, которая смахивала на вечность. Где-то, когда-то, мнилось мне, я вел более веселую, более счастливую жизнь, но воспоминания о ней совсем потускнели. В то утро в Дарроуби тон Зигфрида был почти виноватым.

– Джеймс, я получил письмо от бротонского Грайера. Оказывается, он кастрировал жеребенка, тот рухнул на него, так что он лежит с парой треснувших ребер. Видимо, помощник недавно от него ушел, так что заниматься его вызовами некому. Он хочет, чтобы я одолжил вас ему на неделю-другую.

– Нет-нет! Тут какая-то ошибка. Я ему не нравлюсь.

– А ему никто не нравится. И ошибки нет, прямо так и написано, и право же, что мне остается?

– Но единственный раз, когда я с ним встретился, он напялил на меня жуткий резиновый комбинезон, так что по его милости я выглядел полным олухом.