Синьора да Винчи - Робин Максвелл

— Сегодня мне приснился престранный сон, — вымолвила я. — Меня от него до сих пор дрожь пробирает. Во сне я был женщиной.

— Действительно странный сон, — подтвердил Джулиано.

Леонардо пытливо глядел на меня.

— И эта женщина породила, — продолжила я, — нет, не младенца, а демона, который начал ее же пожирать по частям.

— Ужасно! — воскликнул Лоренцо.

— Это еще не все, — настойчиво продолжала я. — Меня уже почти съели, оставалась одна голова, но, прежде чем чудище пожрало и ее, я собралась с силами и духом, разинула рот — так широко, что челюсти развело в разные стороны, — и сама проглотила демона в один присест! Тут я проснулся и… по большой нужде навалил целую кучу!

Все покатились от хохота, а затем вдруг примолкли.

— Что с тобой, Джулиано? — осведомился Лоренцо. — У тебя глаза какие-то загадочные…

— Я тоже видел сегодня сон…

И Джулиано поведал нам его с непривычной для него обстоятельной сдержанностью, словно о чем-то неизмеримо важном.

— Снилось мне, будто я шел по Понте алле Грацие и меня застигла на нем жестокая гроза. Сон был наподобие яви, и я отчетливо ощущал, как по моим рукам и лицу свирепо хлещет дождь. Молнии освещали небо, и вокруг все было видно как днем. Вдоль реки ветер вздымал тучи пыли, срывал с деревьев листья и целые ветки. Вдруг я увидел, как песок и гравий сбились в страшный смерч, который поднялся на невероятную высоту, расширяясь кверху, будто чудовищный гриб. Он сорвал кровлю с какого-то дворца и унес ее прочь!.. — Глаза Джулиано азартно блестели, словно его и вправду затянуло в смерч собственного повествования. — Неистовство стихии повергло меня в ужас, но я вдруг решил — так, от нечего делать — посмотреть, что творится внизу, за перилами моста. И мне предстало жуткое зрелище! Наша Арно… — он запнулся, не находя нужного слова, — кипела… Она превратилась в сплошной огромный водоворот. Я подумал: «Спасайся! Беги подальше отсюда!» — и хотел уже уносить ноги, но они меня не слушались. В этот момент…

Я поймала себя на том, что неотрывно смотрю на Джулиано и, затаив дыхание, вслушиваюсь в его ночной кошмар.

— …Мост подо мной осел и провалился, и через миг надо мной сомкнулись волны! Нет, я не совсем скрылся под водой: я то погружался, то выныривал, а бурлящий поток кружил меня и швырял безжалостно из стороны в сторону. — Джулиано смолк, затем прошептал:

— В том сне я погиб.

— Так не бывает, — возразил Лоренцо. — Во сне нельзя погибнуть.

— Знаю, — еле слышно пробормотал Джулиано. — Но я там погиб. Утонул в потопе. Перед самым пробуждением — а проснулся я сам не свой — весь мир затянула чернота, и я понял, что я уже мертвец.

Леонардо выслушал рассказ с удрученным видом, склонился к приятелю и сочувственно положил руку ему на плечо. В глазах Лоренцо блестели слезы, и я сочла наилучшим как-нибудь рассеять невыносимо тягостное впечатление.

— Только не говорите, — нарочито легковесно произнесла я, — что после пробуждения вы по малой нужде напрудили целое озеро!

Мои спутники облегченно загоготали, а затем юноши пришпорили коней и были таковы, вероятно, чтобы окончательно развеять кошмарные переживания. Мы с Лоренцо опять остались наедине и ехали бок о бок, лениво перебирая поводья. Говорить ни о чем не хотелось.

— Я всегда считал себя дамским угодником, — неожиданно вымолвил Лоренцо, — хотя мне, конечно, доводилось любить и мужчин…

Во мне родился немой вопль: «Отведи глаза! Не смотри на него!» — но Лоренцо был моим близким другом, тем более решившимся на невыносимо тяжелое для него признание. Я повернулась к нему и встретилась с ним взглядом. В этот самый момент я удостоверилась в правдивости изречения, называющего глаза окнами души. Я словно заглянула возлюбленному в сокровенную суть, а он смог прозреть мою.

— Но я ни разу не влюблялся в мужчину… до тебя, Катон.

Время словно замерло, а все звуки вокруг — цоканье копыт, жужжание пчел, свист ветра в ушах — усилились десятикратно. Я понимала, что должна что-то сказать, ответить ему. Те завуалированные молчаливые знаки, которые он посылал мне раньше и которым я упорно старалась не верить, все-таки оказались правдой. Я всем сердцем желала бы признаться ему в ответ, что мои чувства как нельзя лучше гармонируют с его собственными, но как бы я посмела?

— Вот что я скажу вам, Лоренцо, — придав голосу как можно больше силы и твердости, начала я. — Я прекрасно понимаю, какая это тяжесть — осознать собственные желания, желания безрассудные и неизбывные, и вслед за тем прийти к пониманию их неосуществимости. Страдания по поводу этого трудно даже описать — по остроте они близки боли от потери.

Лоренцо молчал, но я знала, что он все слышал — и понял правильно.

— Я тоже люблю вас, Лоренцо. Вы сами знаете, как вы мне дороги…

Он улыбнулся мне прежней дружеской улыбкой, которая всегда так согревала меня.

— Но пока мне лучше направить парус к прекрасным дамам, — закончил он со свойственным ему тактом и юмором.

— По-моему, это самое верное, — ответила я, возненавидев себя за эти слова.

На протяжении всего разговора, продолжавшегося, как мне показалось, целую вечность, мы не отрывали друг от друга глаз, но момент прошел, и Лоренцо из деликатности устремил взгляд прямо перед собой.

— Как насчет того, чтобы прибавить ходу? Сможешь перейти на быструю рысь?

— Попытаюсь, — улыбнулась я. — Когда-нибудь, надеюсь, я галопом помчусь рядом с вами. И еще обгоню, вот увидите.

— Это будет лучшим подарком для меня.

«Лучшим подарком для меня было бы упасть в твои мужские объятия, — подумала я. — Заключить в ладони это любимое лицо и целовать твои щеки, и подбородок, и веки… И сочные чувственные губы. Запустить пальцы в твои черные густые пряди».

— Кажется, я не слишком много ездил рысью, — вместо этого сказала я, желая придать беззаботности дальнейшей беседе. — Это трудно?

— Нужно поплотнее вставить ноги в стремена и перенести тяжесть тела на здоровую ногу, тогда не ушибешься задом о седло. — Учитывая мой недавний отказ, Лоренцо держался очень достойно, и я полюбила его за это еще больше. — У рыси свой ритм, но его сложно объяснить на словах. Думаю, ты очень скоро сам его почувствуешь, естественным порядком. Колени подай немного вперед и крепче держи поводья. — Он склонился ко мне, взял за руки, аккуратно разжал на них пальцы и в раскрытые ладони вложил поводья, а затем сжал мне кулаки со стиснутыми в них ремешками. — Лошадь узнает, что ты требуешь от нее, по твоей посадке и по движениям ног. Сжимай ими ее бока или, наоборот, разжимай. А иногда не помешает и пришпорить как следует. Кобыла сама хочет, чтобы ею управляли.

— Если у меня получится рысь, прогулку можно будет считать состоявшейся? — Я взглянула ему прямо в глаза.

— Вне всякого сомнения. Этого вполне достаточно.