Синьора да Винчи - Робин Максвелл

— Тогда вы первый. Если я вдруг отстану…

— Я тут же вернусь. — Лоренцо стойко выдержал мой взгляд. — Я ни за что не дам тебе упасть.

— Мамочка, схожу-ка я и принесу нам sfogliatella,[24]— предложил Леонардо, назвав меня из осторожности еле слышным шепотом.

Впрочем, на площади Санта-Кроче стоял такой гвалт, что его все равно никто не услышал бы. Банкиры Пацци, могущественный флорентийский клан и главные соперники Медичи в борьбе за власть, с большим вкусом и размахом отмечали помолвку Карло Пацци и Бьянки, сестры Лоренцо и Джулиано. Три дня город хороводило от гуляний, фейерверков, уличных пиров и танцев. Отец семейства, Якопо Пацци, решивший хоть раз затмить своих извечных конкурентов, по собственному настоянию оплатил все эти торжества — вплоть до последнего флорина.

— Если я съем еще хоть кусочек, то наверняка лопну, — взмолилась я.

— Стол с выпечкой вон там, — не унимался Леонардо. — Я возьму нам по пирожному, и мы прибережем их до дома.

Он скрылся в толпе, а я улыбнулась самой себе: Леонардо и юношей проявлял к матери не меньше нежности, чем в младенчестве. По отношению ко мне он остался прежним — чутким, заботливым. В подобные минуты мне больших трудов стоило удержаться, чтоб не стиснуть сына в объятиях и не покрыть его лицо поцелуями, как я делала, когда он был крохой. В нем и сейчас сохранялась изрядная доля мальчишества, желания угодить мне.

Леонардо вернулся, раскрыл носовой платок и показал мне двухслойные хрустящие рогалики в виде омаровых хвостов, сочащиеся с обоих концов кремовой начинкой. Я потрогала лакомство — рогалики были еще теплые.

— Ты избалуешь меня, Леонардо…

Сын давно перерос меня и теперь возвышался, как каланча.

— Только так и должны поступать хорошие сыновья, — пригнувшись, тихо возразил он. — Стараться ради тебя — одно удовольствие.

Вдруг раздались оглушительные звуки фанфар, и толпа на площади разом притихла. Точь-в-точь как в день моего прибытия во Флоренцию, глазам моим предстала процессия из родни обручаемых — Медичи и Пацци. Все они с великой помпой прошествовали к пышно убранной палатке, сочетавшей два королевских цвета — красный и синий — и расшитой гербами обоих семейств.

Я улыбнулась, глядя на великолепные парадные облачения Лоренцо, Джулиано и Лукреции. Бьянка по-женски сильно проигрывала, унаследовав не миловидные материнские черты, а смуглость и крючковатый нос отца.

Члены семьи Пацци были, на мой взгляд, людьми мало примечательными, невыразительной внешности, не уродами, но и не красавцами. Тем не менее на их лицах было написано такое высокомерие, будто публика, собравшаяся в этот день на площади, дабы упрочить и потешить их показное великолепие, недостойна была даже стирать пыль с их башмаков.

Лоренцо и Джулиано, расцеловав сестру в обе щеки и взяв под руки, подвели ее к жениху, и публика разразилась бравурными восклицаниями. Мы с Леонардо тоже поддались общему радостному настрою, поэтому, когда гул толпы перекрыл знакомый звучный голос, призывающий зрителей к спокойствию, у меня все внутри невольно сжалось. Даже не глядя на сына, я уже знала, что и его захлестнула волна недобрых чувств.

Голос принадлежал его отцу, Пьеро да Винчи. Он появился под пышным праздничным балдахином, где восседали представители двух знатнейших флорентийских кланов, в великолепном одеянии, приличествующем аристократу, но украшенном массивными золотыми цепями — отличительным знаком всех правоведов. Глядя на него, я подумала, что своим преуспеянием Пьеро, несомненно, обязан Пацци, поскольку Лоренцо, из приверженности ко мне и к Леонардо, упорно отказывался прибегать к его юридическим услугам.

Пьеро был в явно приподнятом настроении, поскольку к нему сейчас было приковано внимание всего города. Он выступал от имени благороднейших флорентийских семейств, а чернь на площади раболепно ловила каждое его слово.

— Стоять сегодня здесь перед всеми вами, — начал он, — и удовольствие, и великая честь для меня.

Мое сердце учащенно забилось, и я попеняла бестолковому органу за его непрошеный трепет и перебои. Леонардо взволнованно стиснул мою руку, и я слегка ответила на пожатие, желая таким образом подбодрить сына и утихомирить смущение, закравшееся в его душу.

Неожиданно Пьеро обернулся и кивнул кому-то в углу палатки. К нему робко подошла и встала рядом прелестная молодая женщина с золотистыми локонами, перевитыми жемчужными нитями, в платье, не уступавшем по роскоши наряду самого законника. Все смогли удостовериться, что она в тяжести.

Я вдруг задрожала всем телом. Мне представилось, что я стою с сыном посреди мостовой, а на нас несется запряженная четверкой карета, ноги не слушаются меня, и нет сил увильнуть от опасности.

— Я Пьеро да Винчи. Вот моя супруга Маргарита, а вот, — он бесстыдно осклабился, — наш первенец.

Толпа оценила его признание и одобрительно заулюлюкала. На лице Лоренцо я заметила ухмылку: он знал, что мы придем на площадь.

— Моя семья и я лично, — Пьеро смерил третью по счету супругу корыстолюбивым взглядом, — желаем этой чете всех мыслимых под солнцем благ. Я, нотариус Флорентийской республики, настоящим объявляю помолвку Карло делла Пацци и Бьянки де Медичи состоявшейся, с тем чтобы Церковь впоследствии благословила и освятила их союз.

Я почувствовала, как съежился Леонардо, услышав из уст отца: «Моя семья». Тем самым Пьеро на публике бессовестно исключил единственного сына — уже далеко не безызвестного во Флоренции художника — из числа кровных родственников. Такую несправедливость трудно было снести.

Покончив с формальностями, Пьеро не слишком любезным кивком велел Маргарите ретироваться, и она покорно отступила обратно в глубь палатки. Затем он широко развел руки, Карло и Бьянка подошли и взялись за них с обеих сторон. Пьеро с выражением высочайшей торжественности соединил их длани и провозгласил:

— В глазах закона нашей республики вы отныне обручены!

Жители Флоренции при этих словах возликовали. Леонардо попытался потихоньку улизнуть, но я не собиралась отставать от него и не дала раствориться в толпе. Стараясь не терять из виду его высокую фигуру, я нагнала сына уже у края площади, где давка была поменьше. Он, будто настеганный, торопливо шагал прочь, втянув голову в плечи и опустив глаза. Поравнявшись с ним, я взяла его за локоть и предложила:

— Пойдем домой.

Леонардо молча повиновался и безвольно побрел со мной в аптеку. Едва я отперла входную дверь, сын проскользнул внутрь и начал взбираться по лестнице, перешагивая через две ступеньки. Поднявшись за ним на третий этаж, я увидела, что Леонардо сидит на скамье и смотрит в окно, хотя я не сомневалась, что перед глазами у него была не улица, а темная пропасть отчаяния.

— Милый мой сынок…