Белая горячка. Delirium Tremens - Михаил Липскеров

И говорил Мэн со своей Женой, собственноручно сожженной им в большом погребальном костре. Вместе с сыном его Исааком.

– Плохо тебе, Мэн, – говорила ему Жена его из далеких времен и пространств. – Уйдя, ты оставил у нас свою любовь к нам, конкретным людям, самым близким в той твоей жизни. Ты поступил, как поступил. Навсегда оставил нас без себя. Здесь. И себя – без нас. Там. Очевидно, так подсказал тебе твой Бог. И ты сам выбрал. Это не последняя твоя смерть, Мэн. Тебе предстоит короткий путь к новой смерти. И бесконечно длинный к новой жизни. Очевидно, так предназначил тебе твой Бог. Возможно, своей новой смертью ты откроешь дорогу к новой жизни. Где мы, возможно, встретимся. Иди, Мэн, – говорила Жена из двух таких разных прошлых, – мы помним и любим тебя. Хотя, мягко говоря, ты был не самым лучшим мужем и отцом. Иди, смерть и жизнь ждут тебя. Господь с тобою…

Жена помолчала, а потом добавила:

– С детьми все в порядке. Старший пишет и даже публикуется. Младший завел свой бизнес и новую собаку. Кокер-спаниэля. Зовут Бондом. Но как ты гулял с его первой собакой, так с Бондом гуляет Галка. А впрочем, ты ее не знаешь. Он встретил ее уже после тебя. Мама твоя ничего. Только у нее постоянно кружится голова. Денежек на жизнь пока хватает. А я очень скучаю по тебе, Мэн. Что бы у нас раньше ни было. Но что делать? Ты сам сделал свой выбор. Я на тебя не в обиде. Хотя в доме без тебя пустовато…

И голос Жены окончательно затих.

Тяжко было Мэну. Темная и светлая дали внезапно открылись перед ним. Во всей своей ужасающей и прекрасной полноте. Страх и надежда перемешались в нем. Схватились в жуткой борьбе. И глядя на могилы Жены своей, сына своего Исаака, и внука своего Иакова, которого он никогда не видел, Мэн сделал свой выбор.

– Да не минует меня чаша сия. В руки твои отдаю себя, Господи. Вместе с тобой пройду я свой путь до конца. И начну все сначала. Благодарю тебя, Господи, что ты дал мне выбор. Как дал его Адаму, показав дерево добра и зла. Куда идти мне, Господи? Подскажи. А что делать с твоей помощью, попытаюсь определить сам…

И услышал голос Господа:

– Иди в Капернаум. Там другой мой сын творил чудеса. Доказывая, что Он – мой сын. Иди и ты. Ты уже убедился, что Я дал тебе силу чуда. И твое право пользоваться ею. Или нет. Иди и выбирай, Мэн. Но я всегда буду с тобой, Мэн. Иди, сын мой…

– Иду, Мэн, – ответил Мэн и встал с колен. Потом он, кого пинками, кого словом, вывел учеников из молитвенного экстаза. А затем и из пещеры Махпела.

29 И вот двенадцать учеников во главе с Мэном, утерев слезы и сопли, таща за собой связь времен, пошли на север, в Капернаум. Его город. Город, где Он уплатил подать на храм. Город, где жили Симон-Кифа и Андрей Первозванный. Город, где Он исцелил тещу Симона, лежащую в горячке. Город, где он избавил Матфея от заботы о казне римского императора. Капернаум, где Он много чего говорил, много чего пророчествовал. Много чего совершил к вящей славе Господней.

Шли они по дороге. Им встречались стада коз, ведомые меланхолично-развязными бедуинами. Бредущие в Хеврон паломники. Их обгоняли автобусы с туристами. Периодически встречались сопровождаемые легионерами колесницы с чиновниками по особым поручениям. И в чем заключались эти самые поручения, зачастую было неизвестно даже самим чиновникам. Пекло раскаленное небо, вяленая на солнце пустыня, казалось, не имела конца. И когда распухшие от жажды языки учеников не помещались во рту и обдирали небо, Господь посылал им ключ с водой. Которого в пустыне не могло быть по определению. Ибо, если кого Господь отправил в путь, то Он сделает все, чтобы этот путь был пройден. Волей пославшего Господа и волей идущего. И вот по пути в Капернаум они опять пришли в Иерусалим. Это произошло в тот самый день, когда римляне начали разрушать Храм. Когда рушились стены, растаскивались драгоценности, разливались по каменным мостовым благовония. И два осла тащили в Геенну ковчег Завета. На краю обрыва два здоровенных легионера подняли скрижали и швырнули их в смрадную горящую бездну. Потом один стал пить вино из услужливо поданного каким-то изгоем кубка. А второй зализывал пораненный каменным краем мизинец правой руки. Но сколько бы он ни лизал, кровь не останавливалась. А наоборот, струилась все больше и больше. Она стекала по волосатой руке, белоснежной тунике, не задерживалась на блестящих поножах и, перевалив через рубцы сандалий, шипя, сворачивалась в жаркой пыли. И вместе с кровью уходила жизнь из легионера. И вот он упал, обескровленный до конца. Кроме сгустков крови, оставшихся на губах. Да и те скоро высохли, потрескались, превратились в пыль. И улетели в Геенну вместе с душой легионера. А тот легионер, который пил вино, побледнел тоже. Но не от обескровливания. А от того, что его кровь внезапно потеряла свой цвет. Она стала ни красной, ни желтой, ни черной, ни еще какой. Она просто стала никакой. А если в жилах человека течет никакая кровь, то и он никакой. Нет у него чувств, нет желаний, ни даже вожделений. А есть только тоска по утерявшей цвет крови. И очевидно, эта тоска так заполнила легионера, что он отбросил кубок, поднял бесцветные руки. И с безысходным криком «О, боги!» сделал шаг в пылающую бездну. И смешался с пеплом сжигаемой веками падали. А отброшенный им кубок попал в висок изгоя и бросил его туда же. Где вечный огонь и вечный стон. А вокруг стоял народ израилев, туристы, деловые люди. Кто рыдал, кто рвал на себе волосы, кто смеялся…

– Учитель, – плача, спросил Мэна Крещеный Раввин, – что будет, Учитель? Нет скрижалей Завета, нет заповедей Господних. А значит, нет ничего. Что будет, учитель?..

Недолго молчал Мэн.

– Сынок, – мягко сказал он Крещеному Раввину, – ничего не исчезло. Заповеди Господни, принесенные в мир Моисеем, не только в камне. Они во всем мире. Они в каждом человеке, в котором живет Господь. И который живет в Господе. Скрижали – это только каменные узелки на память. Чтобы Дьявол, пытающийся жить в человеке, не вытеснил из него Господа. Но ты прав. Без памяти нет ничего. Скрижали вернутся со временем. А пока… – И Мэн сделал шаг с обрыва. Медленно он шел по языкам пламени, вырывающегося из Геенны. Все более и более погружаясь в нее, пока не исчез совсем.

– Жертва, жертва… – прошелестело по народу Израилеву.

– Жертва, жертва… – содрогнулось в рядах римских легионеров.

– Жертва, жертва… – замирающим шепотом застыло в губах учеников.

И когда безысходность и восторг захлестнули всех и вся, на Иерусалим обрушились потоки воды. Может, минуту, может, две, а может, и три минуты продолжался ливень. А когда он так же мгновенно, как и начался, стих, на краю Геенны стоял Мэн. Толпа смолкла. Мэн заглянул сначала в бездну. А потом поднял глаза к небу. Загремел гром. Один раз, второй, третий… Десять раз гремел гром. И десять раз звучал голос:

– Да не будет у тебя других богов перед лицом Моим!

– Не делай себе кумира!

– Не произноси имени Господа Бога твоего напрасно!

– Помни день субботний, чтобы святить его!

– Почитай отца твоего и мать твою!