Призрак Великой Смуты - Александр Михайловский

– Вы имеете в виду аферу с польской армией, которую Пилсудский пообещал создать генералу Людендорфу? – спросил Дзержинский. – Так ведь этот генерал вместе с фельдмаршалом Гинденбургом погиб под Ригой.

– Да, ему повезло, – подтвердил я. – В противном случае его судили бы военно-полевым судом за измену и повесили. В том числе и за то, что он помог Пилсудскому стать военным лидером польских националистов. А ведь Людендорфа предупреждали генерал Эрик фон Фалькенхайн, австрийский фельдмаршал Конрад фон Гетцендорф и генерал Макс Гофман. И все без толку. Людендорф возился с идеей создания полунезависимой Польши, в результате чего на стороне Германской империи якобы будут сражаться 800 тысяч польских добровольцев…

Дзержинский улыбнулся.

– Вместо 800 тысяч их явилось на призывной пункт 1373, из которых годных для военной службы оказалось 697. Людендорф, поняв, что Пилсудский его обманул, пришел в ярость. Как старый и опытный воин мог рассчитывать на то, что после двух с половиной лет войны, при всеобщей усталости даже в Германии, во Франции, в Англии, Польша даст ему, для сомнительных государственных выгод, сотни тысяч новых солдат? Германское командование приписало неуспех своего дела агитации Пилсудского и интригам его агентов. 21 июля 1917 года Пилсудский был арестован в Варшаве и отправлен сначала в Данциг, а затем в Магдебург.

Я тоже улыбнулся. Пилсудский был опытным обманщиком. В свое время он весьма достоверно изображал психбольного, сидя в тюрьме в Варшаве. Он сумел обмануть даже врачей-психиатров, которые признали пана Юзефа невменяемым. Его поместили в специализированную клинику, откуда он вскоре благополучно дал деру.

– Очень хорошо, – заметил я, – что мы вовремя разоружили и интернировали корпус Довбор-Мусницкого. Худо-бедно это три пехотные дивизии, кавалерия и артиллерия – всего 25 тысяч штыков. Как я слышал, ваши сотрудники уже провели фильтрацию командного состава корпуса и кое-кого взяли под стражу.

– Это так, – ответил Дзержинский. – В числе арестованных есть люди из предоставленного вами особого списка. Например, некий Владислав Андерс. А простых жолнежей отправили по домам, благо большинство из них были родом с земель, не вошедших в зону германской оккупации. Некоторых, заслуживающих доверия, после тщательной проверки приняли в местную Красную гвардию.

– Да, Феликс Эдмундович, тут мы не оплошали, – подтвердил я. – Ведь в нашей истории советская власть, мягко говоря, прохлопала ушами и дождалась на свою голову мятежа корпуса генерала Довбор-Мусницкого, захватившего Бобруйск и Минск. Пришлось их даже бомбить с воздуха самолетами «Илья Муромец».

– Александр Васильевич, – сказал Дзержинский, – сейчас нашей проблемой являются националистические банды пилсудчиков, которые затруднительно обнаружить и уничтожить. В случае опасности они рассыпаются на мелкие группы и прячутся в деревнях и местечках у своих родственников и единомышленников, прикидываясь простыми обывателями.

– А вот тут, Феликс Эдмундович, – я достал из ящика стола папку с моими набросками и заметками по агентурной работе, – следует начать проводить так называемые оперативно-розыскные мероприятия. Ко всему прочему, у вас есть неплохие специалисты из жандармского корпуса, которые могут помочь вам в борьбе с польскими националистами.

Дзержинский при моих последних словах слегка поморщился. Все-таки, несмотря на довольно успешную работу с бывшими царскими жандармами, в душе он все еще не переборол предубеждения к ним.

– К тому же, – продолжил я, – вам стоит, как я уже говорил, связаться с вашими немецкими коллегами. Полагаю, что обмен информацией поможет и нам, и им успешно бороться с пилсудчиками. Думаю, что в Германии вы найдете полное взаимопонимание, ибо последователи пана Юзефа озоруют не только в наших, но и в германских тылах.

– Так есть, – кивнул Дзержинский, – но боюсь, что в Австрии взаимопонимание я вряд ли найду. В отличие от германцев, австрияки, на словах осуждающие польских националистов, втайне помогают им. Ну, или не мешают, что едино плохо…

– Мне кажется, – я посмотрел в глаза Железному Феликсу, – что самой империи Габсбургов жить осталось недолго. Национальные противоречия, усиленные затяжной войной, приведут к тому, что двуединая монархия скоро прикажет долго жить. Но пока нам это невыгодно. К тому же все необходимые сведения о пилсудчиках, окопавшихся в Австрии, можно получить от наших германских коллег. Если австрияки и откажут нам в наших просьбах, то своим союзникам они отказать не смогут. Тем более что управление австрийской армией все больше и больше берет на себя германский генштаб. И если с его стороны поступит настоятельная просьба, приправленная чисто прусскими солдатскими оборотами, то австриякам точно не устоять. Немцам же вся эта возня уже надоела хуже горькой редьки… Только, Феликс Эдмундович, прошу вас не забывать, что сегодняшний союзник может через какое-то время превратиться во врага. Поэтому полностью раскрывать карты перед тевтонами не стоит. Надо давать им сведений ровно столько, сколько необходимо для успешной совместной работы. И не более того. Впрочем, не мне вас учить. У вас имеется богатый опыт подполья, да и помощники у вас неплохие.

– Хорошо, Александр Васильевич, – кивнул Дзержинский, – я, пожалуй, схожу, посоветуюсь к генералу Потапову. Он лучше меня знает, как наладить агентурную работу за рубежом. А вам большое спасибо за беседу и за те сведения, которые вы мне передали. Думаю, что они нам пригодятся в самое ближайшее время. Бардзо дзенькуе и до видзеня…

– До видзеня, – сказал я, прощаясь с Железным Феликсом…

15 апреля 1918 года, утро. Баку

Вот уже два с половиной месяца дуумвират Киров – Рагуленко, наглядно осуществляя принципы диктатуры пролетариата, управлял Баку и его окрестностями, неуклонно проводя в жизнь решения центрального советского правительства в Петрограде и лично товарища Сталина. Непревзойденный массовик и оратор Сергей Миронович Киров, зажигательными речами поднимающий на борьбу интернациональные рабочие массы, и Сергей Александрович Рагуленко, по слухам – капитан царской армии, железной рукой добивающийся исполнения в Баку всех решений Совнаркома.

За это время численность бакинской Красной гвардии выросла с пятисот штыков первоначального состава до десятитысячного прекрасно обученного, вооруженного и дисциплинированного корпуса, а также такого же количества находящегося в резерве и живущего по домам милиционного ополчения. Усиливали их десяток построенных тут же в Баку бронепоездов и бронелетучек, что по меркам того времени было внушительной силой.

Создан бакинский корпус Красной гвардии был по принципу «я его слепила из того, что было». Кто только ни записался в его ряды: матросы Каспийской флотилии и солдаты разложенных агитацией царских полков, рабочие нефтепромыслов и молодежь всех национальностей, горящая огнем идеи, бывшие офицеры, бежавшие с фронта от солдатского произвола времен керенщины и прослышавшие о том, что новая власть наводит порядок железной рукой. Кто-то приходил и оставался, вливаясь в ряды Красной гвардии, кого-то с позором изгоняли, кое-кого пришлось расстрелять прямо перед строем за пьянство, дебоши, неподчинение приказам, грабежи, мародерство и насилие.