Тихая квартирантка - Клеменс Мишальон

нашла. Проверяешь и перепроверяешь.

Сверху доносится звук. Голос.

– Рейчел?

Черт! Не отец, так дочь… Ты замираешь. Девочка не знает, где ты. Что, если пойдет искать? Ты составляешь коробки обратно одну на другую. Вытираешь руки о джинсы. Оглядываешься вокруг, выискивая что-нибудь – оправдание, идею, что угодно.

Дверь наверху лестницы открывается. Через несколько секунд Сесилия внизу, рядом с тобой.

Чувствует ли она их, отцовские секреты, витающие в воздухе? Слышит ли женские голоса, шепчущие в темноте, умоляющие тебя, ее – всех, кто захочет слушать, – помнить о них?

– Привет, – говорит девочка, – я тебя искала.

«Ну вот и нашла», – хочешь сказать ты.

– Как насчет прогулки? – спрашивает она. – Я как раз собиралась выгулять собаку. Недалеко, только до реки и обратно.

Река. Очевидно, она имеет в виду Гудзон, если верить путеводителям и карте. Та же река, вдоль которой ты бегала в городе.

– О… Спасибо, – говоришь ты, – но я не могу. Я должна… э-э… сделать кое-какую работу. Наверху.

– Ладно, забудь. – Она замолкает и оглядывается. – Ты что-то искала?

Ты напрягаешь извилины.

– Да. Мне понадобились… батарейки, но я ни одной не нашла, поэтому решила посмотреть здесь. Неважно. Мне не к спеху. Не беспокойся.

Девочка прислоняется к садовому стулу.

– Знаешь, я тоже сюда прихожу.

– Правда?

– Ага. Ночью. Я просто… Мы храним тут кое-какие мамины вещи.

Молчи. Пускай выговорится. Ей нужно, чтобы кто-то выслушал.

– Глупо, – продолжает Сесилия. – Но я скучаю по ее запаху. По другим вещам тоже, хотя у нас есть фото и видео. А вот ее запах вспомнить труднее. Так что иногда я прихожу сюда, достаю один из ее старых свитеров и… сижу с ним немного. – Она смотрит на тебя. – Глупо, да?

– Вовсе нет. Ты просто скучаешь по ней.

О чем ты умалчиваешь: после того как ее отец тебя забрал, ты была не в состоянии дышать, думая о маме. Тебе пришлось вообще отбросить мысли о своей семье, потому что было слишком больно, а ты не могла позволить себе расклеиться.

– Папе лучше об этом не знать, – говорит Сесилия. – Он бы не понял. А если б понял, это причинило бы ему боль. Так что я прихожу сюда ночью, когда он спит.

– Ночью?

– Да, – отвечает Сесилия, потупившись. – Жду, пока он… пока все уснут. И тогда иду. Стараюсь вести себя тихо, но пару раз он меня слышал. Однажды спросил. Я сказала, что иду в ванную.

Слова льются из нее потоком, как будто копились уже давно.

– Я вынуждена красть ключ, – негромко говорит девочка – приходится затаить дыхание, чтобы услышать это. – Каждый раз. Хотя мне это не нравится. – Она качает головой. – Папа оставляет его на ночь в кармане куртки. Он не знает, что я знаю. Он ненавидит, когда трогают его вещи.

Прежде чем ты успеваешь открыть рот, она спрашивает:

– Как ты сюда попала?

Ты хватаешься за самую легкую ложь:

– Дверь была открыта. Наверное, он забыл запереть.

Ты на секунду задерживаешь дыхание. Что, если ложь слишком очевидна? Что, если девочка выведет тебя на чистую воду? Но Сесилия округляет глаза.

– Ого… Серьезно?

Ты киваешь с бесстрастным лицом.

– Наверное, отвлекся, – говорит она.

Ты собираешься сказать: «Да, точно, он занятой человек и не может помнить обо всем на свете», но Сесилия вновь подает голос. Ей охота выговориться, сбросить с плеч груз признаний. Есть вопросы более насущные, чем замки́ и то, помнит ли о них отец.

– Я вынуждена менять скотч, – говорит она. – На коробках. Каждый раз. Старый выбрасываю в школе, чтобы он не видел.

Ты хочешь уверить ее, что всё в порядке – ключ, клейкая лента, остальное. Хочешь расспросить подробнее о ключах и местах, где отец их прячет.

Но она еще не закончила.

– Я не хочу причинять ему боль.

– Своему отцу?

– Ага.

Ты размышляешь над ее словами. Девочка приходит сюда ночью, когда считает, что никто не слышит.

Шаги. В коридоре, ночью. Ты полагала, что это он. Делает ей больно. Это было бы логично… Ты верила, что он ломает все, к чему прикасается.

Ты ошиблась? Неужели все это время ты слышала девочку, навещавшую призрак матери в подвале?

– Вы с ним очень близки, да? Я хочу сказать, между вами двумя, похоже, сильная связь. Если ты понимаешь, о чем я.

Она кивает. По-прежнему не глядя на тебя.

– Да. Теперь нас только двое. Он не идеален, но и я тоже. Он так старается быть для меня всем, понимаешь?

Ты киваешь.

В этом что-то есть. Столь же осязаемое, как твой старый кашемировый свитер под пальцами, столь же неоспоримое и тяжелое, как пистолет в ладони.

Это больше, чем преданность, больше, чем чувство долга, которое дети испытывают по отношению к родителям.

Такая крепкая связь, что ты не смогла бы ее разорвать, даже если б захотела.

Глава 65

Эмили

Он возвращается в ресторан. В четверг, как и прежде. Улыбается мне. Когда я отдаю обратно кредитную карту, его пальцы касаются моих. Но они холодные. Мертвые. Как будто никогда больше не будут держать меня, словно самое желанное, самое любимое существо в мире.

В пятницу вечером на ужин приходит судья. Он усаживается в баре на свое излюбленное место. Говорит, здесь более непринужденно. Можно смешаться с толпой. За столом, в полном одиночестве, ему неуютно.

У меня в голове созрел план. Тайный умысел под налетом благородства. Волнительное ощущение и немного опасное.

Эйдану сначала не понравится, но, если я правильно разыграю карты, он оценит.

– Нам нужно сделать что-нибудь еще.

Судья поднимает голову, словно только сейчас заметил мое присутствие.

– Для семьи Эйдана, – говорю я. – Они столько пережили… Не представляю, каково пришлось его дочери.

Глядя в пространство над моим плечом, судья обдумывает мои слова. Судья Бирн. Три десятилетия на посту. Каждые четыре года его имя вносится в избирательные бюллетени. Каждые четыре года его будущее в руках города. Ему важно не только чтобы люди его любили, но чтобы знали, что он тоже их любит.

– Ты права. Абсолютно права.

Хорошо. Пути назад нет. Мы это сделаем. Я это сделаю.

– На ее месте, – говорю судье, – я бы хотела устроить небольшую вечеринку. На рождественских каникулах ведь скучаешь по своим друзьям, так? – Краткий кивок. – Конечно, я бы никогда не призналась. Ох уж эти подростки…

Мы дружно закатываем глаза, как будто он помнит не хуже меня, что значит быть тринадцатилетней девочкой.

Эрик ставит перед судьей тарелку с грибным ризотто. Я наливаю ирландский кофе за счет заведения, и