Яд вожделения - Елена Арсеньева

– Уходили девку до смерти, а,негодники? – укоризненно присвистнул Аржанов, впрочем, негромко, ни в коемслучае не желая привлекать внимания Самойлова.

– Да вы не подумайте чего дурного,господин капитан! – высунулся вперед старый аржановский знакомец ФедькаРыжий. – Это… сеструха моя, вот, пришла навестить.

Ложь была столь нелепа, что не только Аржанов– стоящие вокруг драгуны зашлись от хохота. Один Федька сохранял пресерьезнуюличину.

Аржанов поглядел на него с удовольствием.Сколько он помнил Федьку Рыжего, тот был всегда нагло-отважен. А уж этих«сестер» вилось вокруг него – не счесть! Сам Аржанов был отнюдь не без греха, апотому не мог строго судить другого греховодника.

– Сестра? А ты ей брат? –переспросил он с нарочитой серьезностью. – По бабушке Ульяне двоюродныйЯков?

– Точно так, господин капитан! –вытянулся во фрунт лихоимец Федька. – А она мне – вашей Катерины нашаАрина двоюродная Прасковья!

Снова грянул хохот, да такой, что Самойлов немог не обратить на него внимания и мигом оказался тут как тут.

– А! Девка! – завопил онвозбужденно, как мальчишка. – Непотребная женка! Я так и знал… А гдеостальные? – Он напряженно вглядывался в углы казармы. – Сбежали, да?А эту бросили? И на том спасибо!

– Что ж, ей теперь одной отдуваться завсех? – недовольно пробурчал какой-то драгун.

– Ничего, мой милый, – пожал плечамиАржанов. – Закон как паутина: жук его прорвет, а муха завязнет. Вот она изавязла. А коли вам жалко, так зачем ее напоили?

– Да не поили мы ее, вот те крестсвятой! – закричали со всех сторон.

– Сказывайте! – махнул рукойСамойлов, грубо таща спящую с нар. – Эй, вставай, молодка!

Она вскочила и стала, пошатываясь, сонно, сужасом тараща огромные серые глаза.

У Аржанова вдруг сжалось сердце. Немыслимо…немыслимо, чтоб эдакая красота жила по своим скверным похотям! Конечно, попословице, сколько цвету ни цвесть, а бысть опадать, но все же до чего горьковидеть этакое дивное создание залапанным, захватанным, измятым драгунами!

– Ты не подлой породы – с чего же таксподличалась? – пробормотал он, не сводя глаз с этого стройного стана,стянутого дорогой одеждою, с роскошной растрепанной косы, нежной кожи и пытаясьпоймать убегающий, полубессмысленный взор ее темно-серых глаз.

– Позвольте слово молвить, господинкапитан! – Кто-то тронул его сзади за плечо.

– Чего тебе, Федьша? – рассеяннообернулся Аржанов. – Опять про сестру заведешь байку? Или какиенеудобьсказуемые подробности добавишь о том, как вы тут с ней забавлялисьпо-родственному? Ох, нет, избавь, знаешь… – Он с отвращением поморщился.

– Да мы, господин капитан, ее и нетронули никто, вот вам крест святой! – побожился Федька, и его голубыенавыкате глаза, всегда нагло-невинные, теперь были искренни и печальны. –Она как пришла, как упала на нары – да и спала без просыпу. Мы уж думали –неживая. Не скрою, хотели тут иные взять ее насилкою, да какой в том прок, колибаба – бревно бревном? Не удовольствие, а бесчестие одно. К тому ж подружки сней были веселые, удалые, умелые – всех нас обиходили, никого не обидели. А этавсе спала и спала. Прочие женки смеялись да сказывали, что она прибрела к нимневесть откуда, пока они нашего сигнала ждали, дескать, начальства нету.Прибрела – они ее и прихватили с собой, сочтя за свою. А она, господин капитан,странная… – Федька умолк, значительно поглядев на капитана. – Я вотдумаю… может, опоили ее чем да нарочно к нам привели? Скажем, в отместку?

Аржанов поглядел задумчиво. Федька не врет, онэто чуял. С тех пор как в деле под Лесной прапорщик Аржанов спас жизнь рыжемуновобранцу, их связывали особые отношения. В баталиях оба свято блюли девиз:«Бегать – смерти не убегать!», а потому перли очертя голову навстречу любойопасности, втихомолку приглядывая друг за другом. И ни разу ни один даже раненне был! Виделись они теперь нечасто, однако Аржанов знал доподлинно: Федька емуне соврет. И ежели он говорит, что странную девку, которая, едва придявеселиться в казарму, повалилась спать, никто и пальцем не тронул, значит, таконо и есть.

Аржанов и сам не понимал, почему вздохнулсвободнее при этой новости. Ну что ему до этой гулящей, пусть она даже и хорошатак, что дух захватывает? Отчего ему так важен мало-мальский намек на то, чтоона здесь по нечаянности, может быть, по злому умыслу? Почему он схватился заэтот намек, будто утопающий за соломинку? Неужели потому, что она слегкапохожа… похожа на одну, мимолетную, которую он нашел посреди ночи, а утромпотерял – по глупости, по трусости, по дурацкой осторожности – и больше уж ненашел ни ее, ни даже отдаленного подобия, хотя искал, искал, перебираябессчетно женщин всякого чина и звания?.. А эта – правда похожа, хотя одета некак деревенская девка, а скорее как дама. Да, вот еще одно доказательство тойстранности, на которую намекает приметливый Федька. Всем этим «гулящим инепотребным» такое платье и во сне не приснится! И такие башмачки сафьяновые, скруто выгнутым каблучком.

Нет, здесь что-то не так.

– Погоди! – Он загородил путьСамойлову, который тащил за собой упиравшуюся незнакомку. – Куданавострился? Твое дело – фузеи проверить, чищены ли, да хорошо ли пристреляныкарабинцы. Ты, что ли, профос, тащить ее на расправу? А ну, дай ее мне!

Посунув плечом Самойлова, он взял девичью руку– и его почему-то так и ожгло, хотя ладонь у нее была сухая и прохладная.

– Да ведь и ты не профос! – жалобновоскликнул изумленный Самойлов, на что Аржанов только хохотнул:

– Ты же сам говорил, что я – блюстительпорядка! Вот и не мешай мне его блюсти!

С этими словами он промаршировал через казармуи вышел вон, не выпуская руки девушки, которая почему-то послушно шла за ним ини разу даже не попыталась вырваться.

Он шел и думал, что же это с ним творится.

Чай, не мальчик. И сказать, что ему вновебрать незнакомую женщину за руку, – значит, самого себя на смех поднять.Брал, брал… да что за руку – за сердце брал сразу, с одной встречи, с одноговзгляда! Откуда же это тревожное чувство, будто прохладная рука его самоговзяла за сердце?

Остановился, глянул через плечо. Та, которуюон вел за собой, тоже остановилась. Ее чуть пошатывало, глаза полузакрыты.Аржанов так и взвился: да она спит на ходу! Идет и спит – и не чует, что у негосердце замирает, когда безучастные тонкие пальчики чуть вздрагивают в егопальцах!