Грустное кино - Терри Саутерн

– Ух ты, – восхитился Тони, – там был просто вагон спермы! Должно быть, эти парни гиперсексуальны или что-то типа того. Эй, Борис, а ты не слышал про старика Харрисона – как он трупешник ебал?

Борис вздохнул и посмотрел на часы. Четыре тридцать – сегодня Анджелу уже нипочем было не вернуть.

– Ладно, Фредди, – крикнул он, – закругляемся.

– Кроме шуток, – продолжил Тони, когда они направились к трейлеру, – прямо здесь, в городке, пару часов назад. Морти Кановиц сам видел, как он это делает. Можешь ты такое представить? Что он труп ебет, черт побери? Блин, вот это настоящая фантастика!

– Гм. – Борис думал о том, что он, пожалуй, допустил свой первый серьезный просчет.

Вопрос заключался в том, получилась ли эта сцена настолько лучше материала с использованием вставок, чтобы оправдать риск окончательно оттолкнуть от себя актрису? Его мысленное око принялось воссоздавать образ за образом… Да, решил он (или, по крайней мере, логически обосновал), ее отсос до самого конца… ее лицо, это ангельское выражение… все это можно было получить только таким способом – проделав реально. И одна эта сцена, чувствовал Борис, должна была оправдать риск. Более того, если бы Фераль не кончил так скоро, кто знает, какие еще необычайные вещи они смогли бы получить? Им просто не повезло.

У трейлера их перехватил Фераль. Он уже надел свою набедренную повязку и впервые за все время съемок не улыбался – даже выглядел чертовски подавленным.

– Очень сожалеть, – сказал он. – Фераль не пытаться бум-бум. Так получиться. Фераль очень сожалеть.

Борис похлопал его по плечу.

– Все отлично, Фераль. С каждым бывает.

– А мисси Стерлинг? Она злой, да?

– Не волнуйся, с ней все будет хорошо. Ты, Фераль, с ее «пом-помом» отличную работу проделал.

– Да? – Тут он снова заулыбался. – Хорошо. У пом-пом очень хороший вкус. Фераль язык вкус казаться очень хороший.

– Рад, что тебе понравилось, Фераль.

Тот с энтузиазмом кивнул.

– Вы сказать мисси Стерлинг, да? Фераль говорить, что ее пом-пом очень хороший! Фераль говорить, что ее пом-пом самый лучший!

– Да, я скажу ей, Фераль. Завтра увидимся.

Когда Борис и Тон устроились в трейлере выпить перед закатом по рюмочке-другой и обсудить иронические капризы жизни и искусства, в деловой части Вадуца, в пентхаусе отеля «Империал», проходило собрание определенной важности, так сказать, «слет орлов», с участием С. Д., Леса и Лиса Леттермана. Лес, совершенно растрепанный, по-прежнему в сером купальном халате из сумасшедшего дома и капитально обломанный морфиновым отходняком, пытался просветить собеседников насчет подлинной природы фильма, который они продюсируют.

– Папаша, Христом-богом клянусь, это порнофильм!

Но Папаша не покупался на клятвы. Его всегда сложно было в чем-либо убедить – и уж тем более какой-то удолбанной и растрепанной личности в халате из дурдома, а главное – родному сыну. С. Д. мгновенно принял оскорбленный вид.

– У тебя пизда в башке, паренек, – сурово сказал он, – иди в ванную и отмойся!

После того как угрюмый Лес, слегка пошатывающийся, вышел из комнаты, С. Д. вздохнул и налил пару рюмок крепкого.

– Даже не знаю. – Он покачал головой в благочестивом отчаянии. – Сегодняшние молодые люди – они, похоже, просто неспособны заботиться о фундаментальных ценностях. Понимаешь, Лис, о чем я говорю?

Лис по самый локоть залез в свой интуитивный мешок.

– Я понимаю, о чем вы говорите, мистер Харрисон, – ответил он с сочувственным кивком, хотя уже решил, что Лес скорее всего сказал о фильме правду. И это были по-настоящему скверные новости. Любые изменения имиджа Энджи были для Лиса все равно что ряд ненужных ампутаций каких-то ее членов.

– А это единственный материал, который вы видели, мистер Харрисон, – тот, что с Дженни Джинс?

– Прекрасный материал, – сказал С. Д. – Просто прекрасный – напоминает мне Селзника[41].

– А с Энджи ничего?

– А? Нет-нет, с Энджи пока ничего. Понимаешь, там как раз во время просмотра кое-что важное подошло…

– Вам не кажется, мистер Харрисон, что лучше все-таки выяснить, в какого рода фильме здесь снимается Энджи?

Старик подмигнул ему и лукаво улыбнулся.

– Лис, душа моя, я здесь как раз за этим.

В тот самый момент, когда Анджела вошла в свое умоисступление, Фредди Первый вызвал доктора Вернера, врача компании. Тот поспешил в гримерку и прибыл туда лишь через считанные секунды после того, как Энджи – с немалой поддержкой Хелен Вробель – приковыляла в комнату, по-прежнему в истерике, и рухнула на кровать.

Поскольку никто понятия не имел о том, что Тони знает, какой наркотик она использовала, доктор Вернер не смог ввести специфический антидот. Однако он все-таки ввел ей сильное успокоительное, которое мигом погрузило Анджелу в сон, а доктор тем временем добрую минуту прослушивал ее сердце при помощи стетоскопа, после чего распахнул халат и легонько прощупал ее от плеч до коленей.

– Просто чтобы убедиться, что она ничего не сломала, – пояснил он. – В такого рода делах, хе-хе, лучше безопасность, чем запоздалое сожаление.

– Она не падала, – холодно заметила Хелен Вробель.

– Что? А, да-да, конечно, – сказал доктор Вернер, запахивая халат и аккуратно его поправляя. – А что это у нее в волосах? Почему они здесь влажные?

– Я смогу с этим справиться, доктор.

Вернер коснулся влажных волос, потер слизь между большим и указательным пальцами, отмечая текстуру, понюхал, попробовал на вкус.

– Гм, любопытно, – пробормотал доктор, вставая и ненадолго задерживая взгляд на Анджеле, словно бы замечтавшись. – Хорошо, – сказал он затем, направляясь к выходу из гримерки. – Оставайтесь с ней, пока она не проснется. Все хорошо должно быть… а если что-то будет не в порядке, позовите меня. – Проходя мимо туалетного столика, он рассеянно подобрал оттуда коробку. – Ага, возможно, именно это она принимала. – Вернер поднял крышку и взглянул на двенадцать пустых ячеек. – Так-так… – Он, пожал плечами и бросил коробку в мусорную корзину. – Что бы там ни было, она, судя по всему, с этим закончила.

Для Дэйва и Дебби Робертс Тони написал эпизод простой и романтичный, даже сентиментальный. Это была история кровосмесительной любви двух прекрасных чувственных детей – брата и сестры. Единственные отпрыски в герцогском поместье, эти дети постоянно были вместе и от постоянного одиночества сближались все больше. Когда им стукнуло по шестнадцать, их любовная связь наконец достигла момента своего полного воплощения. Начало эпизода требовало монтажа коротких фрагментов для определения их идиллической жизни и их счастья в совместных занятиях – катании на лыжах и лошадях, гребле, плавании, игре в теннис. Всем этим брат с сестрой занимались в радостном товариществе. Там была сцена, в которой они рассматривают фотографии в семейном альбоме; это еще ярче определяло их близость, прогрессирующую от младенчества до текущего момента. Кульминационная любовная сцена происходила в традиционно-романтической обстановке. Застигнутые в лесу грозой, брат с сестрой находят себе убежище в заброшенной хижине. Вымокнув до нитки и замерзая, они разжигают камин; затем снимают с себя всю одежду, чтобы ее просушить, и закутываются в два найденных ими одеяла. Буря продолжается, и им приходится провести в хижине всю ночь. Становится все холоднее, и в поисках тепла они уютно устраиваются вместе под одеялами. Их объятие, вначале детское, наполненное исключительно теплом, смехом и глубокой привязанностью, постепенно приобретает сексуальный характер. И они занимаются любовью – чисто и невинно – в залитой светом камина хижине. В последующих любовных сценах страсть молодых людей становится сильнее, растет – как и их любовь и понимание, а также их привязанность друг к другу. Брат и сестра не чувствуют ровным счетом никакой вины за нарушение табу, однако им приходится соблюдать осторожность, ибо они сознают отношение к этому общества. Именно из-за этого отношения планировалась одна сцена, когда они только-только вернутся после любовных занятий с кем-то еще, предпринятых в пробной попытке хоть как-то смягчить интенсивность увлеченности друг другом. Попытка проваливается, брат с сестрой падают друг другу в объятия и занимаются любовью еще более страстно, чем раньше. Кончается все предельной неуверенностью в том, что готовит им будущее, а последние сцены представляют собой их любовные занятия и их совместное счастье.