Избегайте занудства. Уроки жизни, прожитой в науке - Джеймс Д. Уотсон

К счастью, Пол Доути вскоре смог устроить так, чтобы Уолли дали постоянную ставку, но не как сотруднику отделения биологии, а как члену комиссии по ученым степеням в области биофизики. Для этой цели я написал Артуру Соломону, уже давно царившему в гарвардской биофизике, что Уолли по своим интеллектуальным и экспериментаторским способностям принадлежит к одной категории с такими людьми, как Сеймур Берзер и Сидни Бреннер. Франклин Форд вскоре обеспечил средства для создания новой постоянной биофизической ставки, и назначение Уолли на эту ставку было без проблем утверждено специальным комитетом в начале апреля 1964 года.

Когда проходило утверждение Уолли, я был в Париже, где выступал на апрельской конференции, посвященной пятидесятой годовщине Французского биохимического общества.

Там я впервые объявил об экспериментально показанном наличии на рибосомах двух участков, специфически связывающих молекулы транспортной РНК. Один участок я назвал А, ввиду того что его функция состоит в связывании добавляемой к цепочке аминокислоты, а другой — Р поскольку он соединяет растущую полипептидную цепочку с рибосомой. Какой-то механизм, который еще предстояло определить, позволял растущей полипептидной цепочке сразу переходить с А-участка на Р-участок после образования каждой следующей пептидной связи. Ближе к концу доклада я отметил, что мы также ожидаем найти на молекулах иРНК сигнальные участки, определяющие начало и конец синтеза полипептидной цепочки. Нам до сих пор не удалось обнаружить эти участки, и это могло быть связано с тем, что в лишенных клеток экспериментальных системах для синтеза белка в то время матрицами служили лишь синтетические молекулы РНК. На таких молекулах нет сигнальных участков. Синтетические молекулы, вероятно, работали как нормальные матрицы лишь в результате ошибок в считывании кодонов. Изложив все это, я стал беспокоиться, не сочтут ли мой доклад спекулятивным, и испытал огромное облегчение, когда Франсуа Жакоб, никогда не расточавший пустых похвал, назвал мое выступление одним из лучших, какие он когда-либо слышал.

Я в то время был очень горд тем, что стал старшим стипендиатом в гарвардском Обществе стипендиатов. Главная задача восьми старших членов общества состояла в том, чтобы каждый год выбирать похожее число младших членов на срок в три года. От нас также ожидали участия в совместном ужине по понедельникам с младшими стипендиатами в отделанном деревом помещении общества в Элиот-хаусе. Репутация этого общества как объединения людей исключительных интеллектуальных способностей была вполне заслуженной. В 1962 году в его состав выбрали специалиста по эволюционной биологии Джареда Даймонда и будущего нобелевского лауреата по химии Роальда Хофмана. Я обнаружил, что сидеть рядом с младшими стипендиатами гораздо интереснее, чем со старшими. Особенно тяжело было попасться в соседи язвительному, но робкому литературному критику Гарри Левину или чрезмерно обходительному специалисту по Античности Герберту Блоху. А философ Уиллард Ван Орман Куайн, возможно, и был умнейшим из всех, но он оживлялся лишь тогда, когда говорил о географических картах. Одного такого вечера в год было бы для меня вполне достаточно. Ужины стипендиатов стали несколько веселее, когда в июле 1964 года председателем стал экономист Василий Леонтьев, провернувший избрание старшим стипендиатом бостонского старшего судьи Чарльза Визански, интересы которого — как интеллектуальные, так и социальные — выходили далеко за пределы Гарварда. Председателем общества все еще был историк Крейн Бринтон, когда я предложил пригласить на один из наших ужинов по понедельникам принцессу Кристину. Вскоре меня известили, что ее королевское присутствие будет отвлекать членов общества от их интеллектуальных задач. Мы с принцессой недавно столкнулись друг с другом в обычно переполненной кофейне напротив Библиотеки Уайденера. С ней была и Антония Йонсон, и мы втроем пообедали в одной из секций кофейни. Мы много говорили о нынешнем молодом человеке Антонии, который жил в Филадельфии и занимался биофизическими исследованиями в Пенсильванском университете. Через несколько недель я снова встретил Кристину на вечере, где танцевали вальс, в отеле Parker House. Во время этого вечера она убедилась, что танцевальный зал — это место не для меня. Я был там в качестве не самого удачного спутника сногсшибательной полноватой блондинки Шелдон Огилви, у которой недавно не заладилось обучение в колледже в Нью-Йорке. Каким-то образом она оказалась в списке гостей этого небольшого ежемесячного танцевального вечера бостонского общества. Излучая счастливую беззаботность героини Трумэна Капоте, Шелдон потягивала коктейль "Бренди Александр", когда мы сидели с ней в клубе Casablanca под кинотеатром Brattle.

В начале мая Кристина и я были на субботнем вечере с танцами в Локаст-Вэлли на Золотом берегу Лонг-Айленда. Это было празднование дня рождения Деминг Прэтт, соседки Нэнси Доу по комнате в Рэдклиффе; ей исполнился двадцать один год. Брачные узы некогда связывали ту ветвь нефтепромышленной семьи Прэтт, к которой принадлежала Деминг, с шведским королевским домом Бернадотов. Нэнси сказала мне, что я просто обязан туда пойти, поэтому я договорился о том, чтобы переночевать в Лаборатории Колд-Спринг-Харбор, расположенной всего в пятнадцати минутах езды от Локаст-Вэлли. Скотч с содовой, выпитый за ужином перед танцами в клубе Piping Rock, придал мне храбрости, чтобы в очередной раз дать Кристине почувствовать нехватку у меня чувства ритма. Большую часть вечера я проговорил с Уэнди Маркус, наследницей техасской сети универмагов, и с сопровождавшим ее латиноамериканским корреспондентом New York Times. Покинув этот вечер, когда большинство гостей уже разошлись, я по рассеянности поехал, не включив фары. Меня немедленно остановил местный полицейский, который милосердно ограничился тем, что велел мне постоять на обочине, пока голова не прояснится. В те времена к вождению в состоянии опьянения относились легкомысленно и потому снисходительно. Впоследствии я содрогался при мысли о той огласке, которую получила бы эта история, если бы полицейский оказался построже и, как положено, забрал меня в участок.

С приходом лета Шелдон Огилви было уже незачем оставаться в Кембридже, и она нашла себе приют в доме 336 по Риверсайд-драйв в Нью-Йорке. Хотя она и не состояла в родстве с мастером рекламного бизнеса Дэвидом Огилви, ее взяли на секретарскую работу в приемной агентства Ogilvy & Mather. Я заглянул к ней в конце июля, когда приехал в отель Hilton на Международный биохимический конгресс 1964 года.

Фрэнсис Крик тоже выступал там с одним из ключевых для этого конгресса докладов. По ходу моего выступления я между делом показал слайд с фотографией с Нобелевского банкета, на которой Фрэнсис, казалось, неподобающим образом смотрит на принцессу Дезире. Впоследствии, в возмещение морального ущерба, я познакомил Фрэнсиса с Шелдон за неформальным ужином в баре с фортепиано на крыше отеля St. Regis. На следующий день Фрэнсис позвонил ей на работу, чтобы заполучить ее адрес и телефон с прицелом на встречу в свою следующую поездку в Штаты. Я узнал об этом только в начале декабря, когда Шелдон сообщила мне в письме, что будет снова ужинать с Фрэнсисом на его обратном пути в Англию и что ее поначалу саму несколько удивляло, что она принимает его знаки внимания. Потом удивляло уже то, что она была такой придирчивой, учитывая, как замечательно мы втроем провели время в St. Regis.