Я дрался на Ил-2 - Артем Драбкин

— Да. Два фотоаппарата стояли. Самолет выходит на цель, бомбы падают, и включается фотоаппарат. Чуть-чуть под углом снимки получаются. Потом уже у всех стояли кинофотопулеметы. Там время показано — ничего не соврешь.

— По своим попадали?

— Нет. Хотели один раз нас зажучить, но не получилось. Кто-то ударил… Вроде по времени мы там были, но оказались другие. И потом, у нас же фотографии, такие большие листы.

— Самые сложные цели?

— Танки. Во-первых, они самые прикрываемые. Если мы низко спускаемся, они бьют прямой наводкой прямо по нам. А во-вторых, у каждого пулеметы.

— Когда психологически тяжелее стало воевать: в начале или в конце войны?

— Одинаково. Положено, давай — и все. Чего переживать?! Мне говорили техники, что я всегда улыбаюсь.

— Случаи трусости были?

— У нас не было. У нас был один летчик, Моргунов, его все время рвало, он даже летал с открытой кабиной, без «фонаря».

У нас был другой случай. Где-то на юге, около Мелитополя, пошли шестеркой, и один летчик запоздал с выводом из атаки. Проходит выше меня и сбрасывает бомбы прямо на мой самолет. Я думаю, ну и все! Хорошо я был прямо под ним, а не сзади: бомбы все сзади остались. Подлетает к ведущему и как даст ему в бок! Это был еще 1943 год, приемников особенно не было, скорость после вывода сумасшедшая — 500 километров. В общем, сбил своего ведущего, лейтенанта Заплавского, и тот погиб. А он полетел обратно. После этого с ним никто не хотел летать и куда-то его отправили. Потому что нельзя зевать. Все входят в пике, и ты должен войти, а ты рот разинул! Прозевал, тогда не иди, тогда оставайся наверху, ты же своих угробишь!

Вот с 1949 года по 1953 год я был в оккупационных войсках в Германии. Мне сообщили, что бывшее мое звено — Чикризов и Изотов — сошлись на пикировании. Ну, Изотов холостяк, он пил много, а когда летаешь, нельзя пить. Маневр нужно рассчитывать на дурака, будешь рассчитывать на умного — убьют.

— Таких случаев, что летали пьяным, не было?

— Нет. С похмелья — может быть. Но мы рано почти не летали, первый вылет примерно в 11.00.

— Сколько вылетов делали?

— Сколько надо наземным войскам. Максимально — два, три. Четыре делал один раз. Это физически тяжело.

— Нервное напряжение сказывалось?

— У меня такой характер: когда мне что-то грозит, я расслабляюсь. Лечу — улыбаюсь, смеюсь, шучу. Почему я должен плакать, переживать? Все равно будет так, как бог велит.

С рассветом тебя будят, покушал, сидишь в землянке. Сразу вопрос: куда лететь. Или зенитки, или истребители будут беспокоить. В этот момент, когда задание получаешь, какое-то нервное напряжение возникает, и так до самолета. А когда сел в самолет, занялся своим делом, то уже некогда. Уже думаешь, как взлететь, пристроиться.

— Многие говорили, что штурмовикам не хватало штурманской подготовки.

— Да. Это потому, что мы летали группами, там не надо штурманской подготовки, главное — держись своего ведущего, если ты ведомый. Он бомбы бросает, и ты бросай, он стреляет, и ты стреляй. Никуда не уходи. Как говорится, бросить ведущего — это преступление.

— Блудежки случались?

— Да. Был такой случай. Рассказывали, вылетели с аэродрома, ходили, ходили, прилетели на свой же аэродром и начали его бомбить. Это на Карельском фронте, 17-й гвардейский полк.

— Какая была связь со стрелком?

— СПУ. Лампочной сигнализации не было — СПУ всегда работал.

— Какие взаимоотношения были с техниками?

— Они нас здорово жалели. Потому что каждый техник не одного летчика проводил на тот свет. У меня был постоянный техник, но имени его уже не помню.

— Какое тогда отношение было к немцам?

— Мы одного немца расстреляли. Это было в Белоруссии. После окружения много немцев сдалось в плен, и вдруг в наш полк приводят одного немца. У него до хера орденов было. Начали его бить. Били, били, а потом всей армадой повели в лес и начали в него стрелять. Я не стрелял. Думаю, зачем?

У меня лично ненависти не было, относился к ним как к противнику. Война есть война. Он солдат, и я солдат. В конце войны сбили одного немецкого летчика. В полку стали его показывать — такой же человек. Вроде он даже сбежал, потом его опять поймали.

— Какие взаимоотношения были с мирным населением?

— Я с ним не встречался. С кем там встречаться? Когда я был в центральной Германии в оккупационных войсках, у нас официантками были молодые немки, из Пруссии. Одна из них рассказывала, что немцы их всех насильно выгоняли из Пруссии, чтобы все население оттуда ушло. А так они обслуживали хорошо, такие же девки, как и наши.

— Дружили поэскадрильно или полком?

— Кто с кем хотел. Я дружил с Федей Бусловым, из первой эскадрильи. Тоже Героем. Правда, у меня орденов всегда было на один больше в полку. Федя такой разудалый был, не ладил с начальством, сделал около 200 вылетов, а Героя дали после войны в июне месяце. Он такой интересный парень, сибиряк. Где-нибудь в деревне танцуем, он вынимает пистолет — бух-бух, смеется и дальше танцует.

Война закончилась, делать нечего. Давайте прыгать с парашютами, нам положено было по боевой подготовке один-два прыжка. Мы не настроены были, все как-то спонтанно произошло. Надели парашюты. Везли нас свои летчики, на По-2. Кто его повез, я не знаю. Там надо так: повалился и прыгай. А он сразу прыгнул прямо с самолета, так прыгнул, что зацепился одной ногой за стропы и приземлился на одну ногу. Парашют пошел на скольжение. Федя ничего не мог сделать, летел боком, даже не мог открыть запасной парашют. Так и ударился одной ногой. Год лечился у светил-докторов. Оказывается, пятка — вещь такая… У нас один инженер как-то открывает люк, оттуда падает ПТАБ и взрывается, — осколок попал в пятку. То же самое, ничего не могли сделать. Так Федора Буслова и уволили.

Вот так мы дружили, не поэскадрильно.

— Как воспринимались потери?

— Никак. Вечером, когда ужинаем, разбираем, отчего, почему погиб. Разобрались. Кто был знаком, помянул. Это воспринималось как естественное состояние. Главное — выявить причину, почему погиб.

— У Вас были предчувствия, приметы?

— Приметы бывали. Брились только вечером, в новой одежде не летали. Если есть новое, то обнашиваешь сначала, и то склоняешься к старой одежде. А что из старого? Только гимнастерка да шаровары, а больше ничего не было, как будто у нас был гардероб!

— Не обсуждали, кому какой орден дали?

— Нет. У нас три эскадрильи, все отдельно. Всем заправляли адъютанты: заполняли книжки, писали наградные. Дали и дали.

— 100 грамм давали за летный день?