Рыцари моря - Сергей Михайлович Зайцев

Ульрике пригласила всех к накрытому столу. И Месяц увидел такое обилие блюд, какие видел, пожалуй, только на царском столе в тот памятный день встречи с Иоанном в Полоцке. Ульрике пояснила, что их кухарка – простая женщина из Везенберга, городка в нескольких милях от Любека, что дальше Любека она не бывала за всю свою жизнь, однако знает толк и во французской, и в голландской, и в немецкой кухне, в чем каждый теперь сможет убедиться. И Ульрике взялась рассказать немного о некоторых блюдах: о салатах, о супах и о сладостях.

Месяца посадили между Алиной и Гертрудой. Морталис оказался возле Гертруды. И не случайно, так как с самого начала он бросал на нее довольно продолжительные взгляды, заговаривал с ней о чем-нибудь и даже во время застольной молитвы старался как бы ненароком коснуться своим локтем ее локтя. Напротив Месяца, через стол, между Гердом и отцом сидела Ульрике. И пока гости нахваливали блюда, пока господин Бюргер говорил здравицу, а Морталис молол разную занимательную чепуху, Месяц рассмотрел Ульрике повнимательней. И у него затрепетало сердце от неожиданной мысли о том, насколько похожа Ульрике на Деву Марию, на Богородицу с соловецкой иконы, явившуюся ему лет пять назад в лютый холод, на вершине горы, и одарившую его золотой ладейкой – знамением свободы и предтечей дальнего пути. Несмотря на пышный наряд, сшитый в подражание испанскому, несмотря на высокий каркасный воротник, придающий девушке вид надменности, несмотря на дорогие украшения, какими она была убрана, подобно царице, – бусы в завитых волосах, нити жемчуга на стройной шее, перстни, вышивки, – Ульрике виделась Месяцу простой и открытой, как тонкое деревце на краю поля; она была самой свежестью и нежностью, так как была юностью; глаза ее были чисты от чистоты душевной, а на губах у нее Всевышний запечатлел любовь; Ульрике еще оставалась безыскусной – ее молодое деревце могло покачнуться и от слабого ветерка, но даже самый большой ветер, похоже, не смог бы это деревце сломить – столько силы заключало его естество… Когда Ульрике заметила, как смотрит на нее Месяц, то залилась таким ярким румянцем, что это не укрылось от всех присутствующих за столом. О том Алина поведала Гертруде за спиной у Месяца, а господин Бюргер сказал, что он целый час выбирал вино у знакомого винодела и не напрасно потратил время – вино превосходно, оно сохранило в себе все то солнечное тепло, какое впитала некогда виноградная лоза, и теперь это тепло бросается в голову. Морталис же с тонкой улыбочкой предположил, что это особое именинное вино, какое бросается в голову не каждому, а только как будто молодым дамам; и предложил – не попробовать ли его еще раз и не последить ли за другими молодыми дамами?.. Так и поступили. Под внимательными и насмешливыми взглядами мужчин Алина и Гертруда вспыхнули, будто свечки (впрочем они вспыхнули бы и без вина). Всем от того стало смешно. И только Герд смеялся без явного веселья; глаза его, обращенные к Месяцу, были холодны.

Далее господин Бюргер чуть-чуть подробнее, насколько знал сам, представил новых гостей. При этом он упомянул о несомненных достоинствах их корабля и сказал, что если бы такими достоинствами обладало хотя бы одно из двух его судов, то они год назад не исчезли бы бесследно, а бороздили бы и доныне морскую ниву. Однако ничего не поделаешь: что пропало – то пропало! Господин Бюргер уже смирился с этим. Зато у него появилась возможность иметь общее дело с такими приятными молодыми людьми, которые через посредство меркатора Кемлянина связаны с самим Аникеем Строгановым… Потом Бернхард Бюргер завел речь о своей родословной и возвел ее до предков, живших двести лет назад и бывших славными мастерами-жестянщиками. А по материнской линии семейство Бюргеров считало себя потомками Патерностер-макеров, или иначе – потомками знаменитых обработчиков янтаря вестфальцев ван Гусфельдов, получивших латинское прозвище за изготовление янтарных четок…

Здесь Проспер Морталис с серьезной миной заявил, что по материнской линии он возводит свой род к древним римлянам и считает себя достойным отпрыском Цицерона; и все засмеялись этой шутке. И только Герду было не очень смешно; глаза его смотрели на датчанина холодно.

Бернхард Бюргер, человек дела и радеющий за дело, нет-нет да и возвращался к делу в своих речах. В связи с этим он скоро завел разговор о русских купцах и о России и сказал, что уже само положение российской державы между Востоком и Западом доставляет ее купцам немало выгод: можно широко брать и широко давать – все полной мерой; Восток сказочно богат, Восток диковинен и многолик; Запад любопытен и учен, Запад славен мастерами, а Россия – самая короткая дорога между ними; собирай, россиянин, левой рукой, раздавай правой – и к твоей кошелке что-нибудь непременно прилипнет, и даже от того малого можно сытно прожить. Так, Строганов – купеческий царь – свои кошелки раскинул от Урала до Лондона. И правый и неправый работают на него – из всего умеет извлечь пользу, и из доброго, и из дурного, – колесо его мельницы быстро крутится в струях воды, но так же быстро оно будет крутиться и под камнепадом. Все к делу приберет – щепки не уронит; умный бережливый человек и в птичьем дыхании согреет руки… За Россией же, сказал г-н Бюргер, великое будущее, ибо она – мост. А разве не процветает лавка, торгующая на мосту!

Однако Герду эти слова пришлись не по нраву: – Россия – темная страна! – возразил он. – В ней почти нескончаемая ночь, в ней беспрерывно сыплет снег. И темен, и плох, и ленив российский народ, и темен, и жесток российский царь. А слуги его, не умеющие отличить латыни от языка греческого., смеют вершить суд; царь истребляет свой народ прямо на улицах и запрещает убирать трупы, и дикие завшивленные собаки поедают их. Звери из лесов приходят в города и села и поселяются в землянках людей, а люди, облачившись в звериные шкуры, прячутся по лесам. Там они дичают до того, что поедают собственных младенцев и друг друга. А царь правит зверьми и не замечает этого, потому что сам зверь, и единственное его развлечение – плаха. Вот вам христианская страна, вот вам мост с процветающей лавкой!… Просто удивительно, как такое возможно в наше просвещенное время! – Герд, не скрывая презрения, скривил губы. – Ведь они даже летоисчисление ведут не от Рождества Христова, а от Сотворения мира. Лавка, выстроенная на российском мосту, не ищет диковинных товаров Востока и не приемлет ученостей Запада, эта лавка торгует черепами. А Строганов ваш – как одинокая свеча в русском храме. Много ли он освещает!… Он один, пожалуй, и живет сытно.

– Ты очень зло сказал, Герд, – укорила Ульрике. – Ты не справедлив.

Глаза присутствующих невольно обратились к Месяцу – что скажет россиянин.

– Плох тот ездок, – ответил Месяц, – который, сидя в повозке за конем, видит в коне лишь хвост с запутавшимися репьями, – и мнит, что это весь конь. Плох и тот собеседник, который судит о державе со слов ее врагов, не видя ее сам, не ступив ни разу на ее благодатную землю… Этот человек невежда. Он думает, будто повсюду, куда не проникает его взгляд, царит ночь. Он не видит разницы между невежеством и темнотой, и если он не знает чего-то, то в области его незнания, конечно же, темно, и там может вечно сыпать снег, и люди вполне могут пожирать собственных младенцев и жить в берлогах… Никто не оспорит, что царь Иоанн жесток; он действительно по Москве расставил плахи… Но даже в наши просвещенные времена найдется ли где-нибудь милосердный правитель? Не прошло и пятидесяти лет с тех пор, как в немецких землях немецкие князья истребили сто тысяч крестьян и залили Германию кровью. Еще живы свидетели тому – на улицах и площадях они поют о Крестьянской войне баллады. И сейчас не точит ли нож католик на протестанта? А протестант не готовит ли католику петлю? И не ведется ли повсюду охота на ведьм и колдунов? В просвещенных городах по указам просвещенных правителей не сгорают ли ныне люди в кострах, как они сгорали на языческих жертвенниках в стародавние времена?..