Тайна голландских изразцов - Дарья Дезомбре

– Почему вы так уверены?

– Иначе бы вы не нашли его сейчас плавающим в канале в Брюгге, – пожала плечами Маша.

– Есть еще что-то, что вы хотели бы мне рассказать? – Хендрик постучал пальцами по столешнице.

– Думаю, вам надо сначала поговорить с вдовой. Я… – Маша смутилась. – Я тут занимаюсь неким искусствоведческим расследованием. И мне кажется, оно может иметь отношение к смерти господина Шарнирова, но начать вам следует все-таки не с него…

Хендрик задумчиво молчал.

– Просто это очень долгая и запутанная история, – добавила Маша быстро, опасаясь, как бы инспектор не заподозрил ее в том, что она пытается учить его профессии.

Но Хендрик кивнул, встал и сделал жест официанту, чтобы расплатиться за кофе.

– Спасибо за помощь, Мария. Возможно, я еще раз попрошу вас о встрече. Как долго вы еще останетесь в Бельгии?

Маша пожала плечами – она тоже поднялась, глубоко засунув вдруг озябшие руки в карманы джинсов.

– Еще не знаю. Но буду рада вам помочь… В обмен на небольшую услугу с вашей стороны.

Инспектор взглянул на нее удивленно, да Маша и сама понимала, что для свидетеля ведет себя нетипично.

Она неловко улыбнулась ему снизу вверх, и он спросил:

– Что за услуга?

– У господина Шарнирова в доме случился пожар. Возможно, это как-то связано с его смертью. Я не знаю, погибла ли в том пожаре его жена. Если она жива, то сейчас ее, наверное, приютила какая-нибудь приятельница. Вам будет проще ее отыскать, чем мне. А я хотела бы задать ей несколько вопросов относительно моего дела… – Инспектор молчал, и она добавила: – Совершенно неофициально, как его знакомая.

– Недавняя? – переспросил он, покачиваясь в раздумьях на носках ботинок.

– Недавняя, – кивнула уверенно Маша. – Это может быть очень важно.

– Хорошо. – Он вновь вытащил из кармана свой огромный мобильник. – Давайте ваш телефон. Вышлю данные СМС.

– Спасибо! – И Маша быстро продиктовала номер.

СМС пришло в конце следующего дня. Жена Шарнирова обитала у некой мадам Воольтон. Маша показала адрес Седрику, и тот уважительно кивнул – квартал, по его словам, был хоть и далекий от центра, но безумно престижный.

– Насколько далекий? – деловито спросила Маша.

– Сейчас – минут тридцать, – ответил он после секундного размышления. – А днем – часа полтора.

Маша задумалась, пристойно ли приходить к вдове на следующий же день после убийства. И вздохнула. Ответ был однозначным: непристойно. «Но, – сказала она себе, – завтра и послезавтра это тоже будет не совсем прилично, а чем больше мы отдаляемся от времени совершения преступления, тем меньше у меня будет шансов раскопать что-нибудь для Андрея». И она решилась – позвонила, представилась и попросила о встрече.

– Приезжайте, – сказал равнодушный голос. – Я ложусь поздно.

Седрик выбежал с зонтом под дождь, чтобы поймать для нее такси. Ей повезло: в такой ливень найти свободную машину было непросто, но через пять минут она уже садилась в темный «Ситроен» и называла адрес. Вырулив из центра, машина поехала замызганными окраинами – уродливыми, грязными, с разрисованными непристойными рисунками полуразрушенными зданиями. Тротуары были усеяны мусором, на улицах, впрочем, не сильно многолюдных, не было видно ни одного европейского лица: женщины ходили в чадре, мужчины – в окладистой бороде, лица их были угрюмы. Маша облегченно вздохнула, когда они перебрались через окружную дорогу и постепенно въехали в совершенно, казалось, иной город, где даже дождь потихоньку сошел на нет. Приспустив стекло, Маша с любопытством оглядывала тихие улицы, усаженные пятнистыми платанами, прислушивалась к пению невидимых птиц. За невысокими изгородями из дрока высились солидные дома, увитые плющом. У подъездных дорожек стояли дорогие автомобили, газоны были ухоженными, иногда на них попадались дети – сплошь светлоголовые, и собаки – сплошь лабрадоры. Маша с интересом вглядывалась в эту пастельную пастораль: так жила состоятельная европейская буржуазия. Это была «уходящая натура» – теперь, в начале двадцать первого века, вовсе не люди в чадре и в бородах обитали в своих огороженных гетто. Теперь, думалось Маше, все с точностью до наоборот. Небольшие предместья – оазисы стабильного европейского бытия, а вокруг расползается абсолютно североафриканская жизнь.

Но здесь, здесь еще была Европа, и наличие денег и некоторого вкуса у обитателей предместья делали его если не равным старинным шедеврам средневекового и ренессансного зодчества, то очень приятным для глаза. Внезапно улица кончилась: перед ними стояла почти трехметровая непроницаемая стена из вечнозеленого кустарника, в которую были встроены ворота той же высоты. Мгновенно стало ясно, что за этой изгородью прячется уже не просто средний класс, а по-настоящему большие деньги.

– Вот ваш адрес, – произнес шофер, с сомнением взглянув на Машу, внешне явно не соответствующую здешним хоромам. – Вас подождать?

– Да, спасибо, – кивнула Маша. – Я могу задержаться где-то на полчаса.

– Без проблем. – Он вынул газету из бардачка. – Мне есть чем заняться.

А Маша, выйдя из машины и с наслаждением вдохнув прохладный, пронизанный вечерним золотистым светом, чистейший воздух, нажала почти незаметную кнопку звонка сбоку от ворот. Створки из темного дерева медленно и торжественно открылись. Почти от самых ворот шла дорожка, затененная старыми липами. Ближе к большому дому из серого камня она расширялась: в центре площадки находился тихо журчащий фонтан. Сам дом больше был похож на классическое поместье – два двухэтажных крыла и центральный вход под треугольной крышей. Ничего лишнего. На пороге дома ее уже ждала невысокая плотная женщина в черной прямой юбке ниже колена и черной же кофте, с мягким лицом абсолютно славянского типа. Трудно было придумать персонаж, менее подходящий этому дому и саду.

– Здравствуйте. Вы Елена Шарнирова? – осторожно спросила Маша.

Женщина кивнула головой с ранней проседью, и Маша заметила, что глаза ее заплаканы.

– Проходите, что на пороге стоять? – сказала она с легким южным акцентом и посторонилась.

Маша вошла в огромный холл и собиралась уже с любопытством оглядеться по сторонам, но Шарнирова быстро поманила ее куда-то под лестницу, ведущую на второй этаж, и Маша послушно последовала за ней. Под лестницей оказалась комната, вполне приличных размеров, с большим французским окном-дверью, выходящим в сад. Но, приглядевшись, Маша заметила в обстановке некоторую казенность: большая кровать гладко застелена темно-зеленым покрывалом, такого же цвета коврик. Два стула, трельяж с овальным зеркалом, простая белая раковина в углу. Все добротно, но без малейших излишеств и намека на индивидуальность.

– Это комната для компаньонки, – пояснила Шарнирова, присев на край постели и огладив покрывало, на котором не было ни единой морщинки, профессиональным жестом хорошей горничной. – Я тут присматриваю три дня в неделю за бабушкой. Хозяйкой, – она сделала неопределенный жест рукой, – всего этого. Нас тут четверо – сменяемся. Кто ночами работает, кто в выходные, кто на неделе. Аньес… – Она запнулась, посмотрела в сад, украшенный аккуратными клумбами с цветами, вовсю цветущими, несмотря на прохладный март. Анютины глазки, нежные гиацинты, кричаще-яркие – белые, желтые, оранжевые – первоцветы… – Аньес узнала, какое у меня горе, и предложила пока пожить у нее. Не знаю, как бы я справилась, если бы не она. Аньес вызвала своего доктора, он мне прописал снотворное. Сказала еще, что мне надо работать, иначе свихнусь. У ней муж помер лет уже пятьдесят назад. И невестка погибла с внуком. Так она говорит, самое тяжелое было – отсутствие занятий…