Миссия в Париже - Игорь Болгарин

Рулевой молча, с едва заметной усмешкой, смотрел на Сванте. Капитана это взбесило. Он решил, что рулевой смотрит на него с плохо скрытым презрением, он как бы напоминает ему о его ночной панике.

– И вообще, ты надоел мне, Уле, со своими дурацкими расспросами! – заорал он. – Все! Я последний раз отправился с тобой в море. Вернемся в Стокгольм, и навсегда сгинь с моих глаз!

– Знаешь, Сванте, я стал замечать: в последние годы у тебя стал портиться характер, – спокойно сказал рулевой. – Вернемся в Стокгольм, сходи к психиатру.

Вместо ответа капитан сердито распахнул дверцу, впустив в рубку утреннюю прохладу. И не стал возвращаться в рубку, остался стоять на палубе.

Тихо хлюпала за бортом вода. Изредка покрикивали сонные чайки.

Вдруг Сванте почудились совсем непривычные звуки, точнее, человеческие голоса. Слов было не разобрать, но явно где-то далеко о чем-то спорили двое. Один голос был громче и, похоже, как командный, второй – тихий, оправдывающийся. Прозвучали всего две-три неразборчивые фразы, и потом все надолго стихло.

– Ты слышал? – обернулся Сванте к сидящему в рубке рулевому.

– Я подумал, мне почудилось.

– Люди. Два голоса.

Рулевой тоже вышел на палубу, они – теперь уже оба – всматривались в белесую туманную даль и опять прислушивались.

Долго ничего не было слышно. Только хлюпала забортная вода.

И затем снова прозвучали несколько фраз.

– Слышишь? – словно боясь вспугнуть кого-то там, за туманной завесой, прошептал Сванте. – Вот, опять.

– Да.

Голоса опять стихли.

– Ты что-нибудь разобрал?

– Не по-нашему. Может, русские?

Сванте вдруг осенило. Он бросился вниз, растормошил своих пассажиров. Жестами попросил их подняться на палубу.

Кольцов спал, не раздеваясь. Он торопливо натянул на ноги ботинки, накинул на плечи пиджак и двинулся вслед за Сванте. Вслед за ними, на ходу натягивая ботинки, по железному трапу неуклюже поднимался Миронов.

На палубе Сванте и Уле встали рядом со своими пассажирами. Сванте жестами просил их прислушиваться. Но долго они не слышали ничего. «Арвику» обволакивал густой туман, и даже плеск забортной воды казался им каким-то глуховатым, ватным.

Но вот, уже поближе, громыхнула пустая жестяная посудина, похоже, ведро, потом шумно плеснулась вода. Прозвучал чей-то голос, можно было даже различить слова:

– Зачерпни еще! И шваброчкой, шваброчкой! Гляди, Брамапутра, сколько землищи нанесли!

– То – песок, – лениво огрызнулся второй, которого назвали Брамапутрой. – Ветром сдует.

– И песок – тоже земля.

– Куда ж от нее? На земле живем.

– И на ветер не шибко рассчитывай. Не будет ветра. У меня на ветер коленки жгеть. А сегодня ноги – как у молодого.

И снова стихли голоса. Слышно было только звяканье ведра и шум разливаемой воды. Видимо, там, за ватной туманной завесой, эти двое занимались утренней приборкой палубы.

Сванте вопросительно смотрел на Кольцова, ожидая, что тот скажет.

– Русские, – сказал Кольцов.

– Бол-ше-вик?

Кольцов пожал плечами.

– Не знаю, – сказал он и обернулся к Миронову. – Булак-Балахович тоже русский, только в белый цвет выкрашенный.

Сванте понял сомнения комиссара, сердито пробормотал по-шведски:

– Красные, белые, серо-буро-малиновые. Мир сошел с ума!

– Чего это он? – спросил у Кольцова Миронов.

– Не видишь, ругается. Ему тоже, как я понимаю, не с руки встречаться с Антантой.

– Тут наши интересы совпадают, – согласился Миронов. – Был бы рупор, можно было бы спросить, кто такие?

– Ну да! Вы белые или красные? Так, что ли?

– Можно как-то дипломатичнее.

– А вдруг они не учились в дипломатическом колледже?

Сванте внимательно следил за разговором своих пассажиров. Понимал, что они тоже обсуждают создавшуюся ситуацию. И, то ли что-то поняв из разговора, то ли сам пришел к такой же мысли, он торопливо нырнул в рубку и вынес оттуда жестяный рупор, вручил его Кольцову.

– И имя у одного, заметьте, не русское: Брамапутра. Из индусов, что ли? Индусы у англичан служат, – высказал опасение Миронов. – А ну как вместо ответа долбанут из пушки?

– И это не исключается, – согласился Кольцов, но тут же успокоил Миронова: – В таком тумане с первого разу вряд ли попадут.

– Ну да! Оно, конечно, лучше, если со второго, – ухмыльнулся Миронов.

Кольцов приставил к губам рупор, подул в него и затем громко откашлялся.

– Слыхал, Брамапутра? Вроде люди? – донеслось из тумана. – Давай подгребем чуток.

– Люди нынче разные. Может, еще постоим? Туман скоро сойдет.

– Выполняй приказ.

– Есть, командир!

– Похоже – наши, – сказал Кольцов.

Вскоре неподалеку застучал двигатель, и спустя короткое время сквозь пелену тумана медленно проступили очертания сторожевого катера. Он поначалу замедлил движение, почти остановился. Видимо, оттуда внимательно рассматривали незнакомое суденышко. Но поняли, что оно им вряд ли может представлять угрозу – и катер снова двинулся. По его палубе прогрохотала тяжелая обувь, и в их сторону медленно развернулись стволы двух станковых пулеметов.

Катер приближался, стала хорошо просматриваться его мачта. И Сванте и Кольцов одинаково пристально вглядывались в ее верхушку, где обвисал в безветрии кусок ткани. Но из-за серого туманного рассвета они никак не могли рассмотреть ее цвет.

Но вот катер развернулся и слегка покачнулся на тихой волне, ткань на мачте распрямилась. Флаг был темный, слегка смахивал на пиратский. И они поняли: когда-то он был красный, со временем его хорошо прокоптила высокая дымная труба.

– Пирате? – ухмыльнулся Сванте.

– Наши. Красные, – поправил его Кольцов и добавил: – Большевики.

Сванте с тихой радостью смотрел на приближающийся сторожевой катер. Его лицо сияло, будто он уже вернулся к себе в Стокгольм с трюмом, до краев заполненным льняным семенем.

На палубе катера выстроились красные моряки, небритые, угрюмые, крест-накрест перепоясанные пулеметными лентами. Они тоже с нескрываемым любопытством рассматривали стоящих на палубе пароходика цивильных людей.

– Кто такие? – громко спросил пожилой усатый моряк, возведенный революцией в высокий ранг командира сторожевика. Голос у него был зычный, командный. Свой рупор он держал в руке, но им не пользовался. И в этом был некий особый шик.

– Флаг! – поняв свою оплошность, гневно просипел Сванте рулевому. И уже несколько мгновений спустя на мачте «Арвики» повис шведский флаг: синее полотнище, перечеркнутое желтым крестом.